Европейские мины и контрмины

Лейтенант фон Венденштейн прибыл со своим провожатым к зданию полицейского управления, близ площади Ватерлоо. Он вышел из кареты, его провели через большой холл, в котором суетилось множество чиновников и стояли двое часовых, оттуда по лестнице в большую комнату, в которой ожидал его директор полиции Штейнманн.

Штейнманн, прежний ландрат в Торне, был красивый, среднего роста, мужчина лет тридцати пяти — тридцати шести. Его красивое умное лицо с живыми тёмными глазами и чёрными короткими волосами и бородой отличалось выразительностью и не имело бюрократического отпечатка; взгляд его был открытый, движения имели ту лёгкость, которую сохраняют на всю жизнь прежние кадеты.

Когда лейтенант вошёл, он встал из-за большого письменного стола, находившегося посредине комнаты, и пригласил молодого человека сесть в кресло, стоявшее близ окна, а сам сел напротив.

— Мне прискорбно, господин фон Венденштейн, — сказал он тоном, в котором соединялась вежливость светского человека с важной сдержанностью высшего чиновника, — что я должен был пригласить вас; мне было бы желательно познакомиться с вами при других обстоятельствах.

Фон Венденштейн молча поклонился.

— До меня дошли сведения о сильной агитации, — продолжал директор полиции, — и в нём упоминается ваше имя; поэтому, имея в виду положить конец этой агитации, я принуждён задержать вас. Быть может, — прибавил он ласково, — для вашей же пользы. Мне хотелось бы уничтожить это движение в самом зародыше, прежде чем оно разовьётся в преступные действия, против которых мы, при настоящем положении вещей, будем вынуждены действовать со всею строгостью закона. — Имеете ли вы сношения с Гитцингом и с королём Георгом? — спросил он после небольшой паузы. — И знаете ли вы что-нибудь о плане эмиграции прежних ганноверских офицеров и солдат?

— Господин директор, — отвечал молодой человек спокойно, — я предполагал жениться и не покидать страны; при таких условиях не вступают в заговор. Я спокойно живу в доме моих родителей и нисколько не думаю о выезде из Ганновера.

— Это непрямой ответ на мой вопрос, — сказал Штейнманн, — я должен был спрашивать как директор полиции и не мог ожидать ответа как джентльмен. Надеюсь, — продолжал он после краткого молчания, — что возникшее против вас подозрение не подтвердится ничем. Но по важности дела я должен задержать вас на несколько дней. Правда, я не могу доставить вам большого удобства, однако вы можете взять себе всё, что сочтёте необходимым для своего комфорта; только сношения ваши с внешним миром будут несколько ограничены. Вы можете получать и писать письма, но я позволю себе нескромность прочитывать их.

Фон Венденштейн поклонился.

— На этом листе написано несколько вопросов, — продолжал директор полиции. — Садитесь к столу и напишите ответы. Я не могу ожидать от вас доноса, но чем откровеннее и яснее вы ответите, тем скорее возвратите себе свободу. Повторяю ещё раз, что желаю предупредить зло, но не хочу никому вредить и желаю, чтобы трагическое ваше столкновение имело насколько можно меньше жертв.

Фон Венденштейн сел к столу и начал внимательно читать вопросы, между тем как директор занялся его бумагами и по временам бросал на молодого человека испытующий, проницательный взгляд.

— Жаль, — прошептал он, — что такие люди, увлекаясь благородным чувством, вступают в ряды гибельной, бесцельной и нелепой агитации, и как тяжело принимать строгость службы там, где симпатия часто говорит в пользу обвиняемого.

Прошло с полчаса; отворилась дверь и вошёл комиссар, который обыскивал комнату лейтенанта.

Подойдя к своему начальнику, он положил перед ним пакет с бумагами.

— Всё кончено? — спросил Штейнманн. — Точно так, господин директор, — отвечал комиссар. — Вот бумаги.

— Хорошо, не уходите из приёмной.

Комиссар удалился.

Штейнманн взглянул на полученные бумаги и некоторые из них отбросил, пожимая плечами. Потом выражение его стало вдруг серьёзным и мрачным. Он тщательно начал просматривать один документ за другим, прочитывая по нескольку раз их содержание.

Потом, взяв пакет, встал и подошёл к столу, за которым сидел молодой человек.

Последний встал.

— Господин фон Венденштейн, — сказал директор полиции, с грустью и состраданьем смотря на молодого человека, — истинно сожалею, что ваше дело не так хорошо, как я надеялся.

Лейтенант взглянул на бумаги, бывшие в руках Штейнманна, и слегка побледнел.

— Знаете вы эти бумаги? — спросил директор полиции, перелистывая пачку.

Фон Венденштейн колебался с минуту.

— Кажется, — сказал он наконец, — это старые письма и заметки, лежавшие в моём письменном столе. Запертом, — прибавил он, — и ключ от которого находится у меня.