Европейские мины и контрмины

Пройдя площадь, ярко освещённую большими газовыми фонарями, работник повернул в маленький тёмный переулок позади почтового здания и через несколько шагов остановился у бокового входа на двор железной дороги.

Здесь его, казалось, поджидал железнодорожный чиновник, стоявший в тени, бросаемой дверью.

— Здесь нельзя ходить, — сказал чиновник, присматриваясь в темноте к подходящим личностям.

— Товарищ идёт к Георгс-Мариенштадту, — отвечал работник. — Я хотел провести его туда ближайшей дорогой.

— Идите за мной, — сказал чиновник фон Чиршницу и пошёл вперёд по самой тёмной части двора. Работник исчез в тёмной улице.

Фон Чиршниц шёл за своим проводником, который привёл его в большой, совершенно тёмный пакгауз. Он взял офицера за руку и повёл между множеством громадных ящиков в уголок, обставленный большими бочками. Затем достал из-под бочонка потайной фонарь.

Фон Чиршниц пытливо посмотрел на своего проводника; лицо последнего было совершенно ему незнакомо.

— Вы можете довериться мне, — сказал проводник с улыбкой и извлёк из-под большой бочки длинное, широкое пальто, чёрный парик, круглую широкополую шляпу и большую дорожную сумку.

По требованию проводника фон Чиршниц снял блузу, надел пальто, парик и шляпу; потом перепрятал свой портмоне в широкий карман новой одежды и взял в руки дорожную сумку.

— Превосходно, — сказал чиновник, — никто не узнает вас! Вот, — продолжал он, открывая свой портфель при свете фонаря, — билет до Оснабрюкке; вот паспорт на имя Мейерфельда — запомните хорошенько, что вас зовут Мейерфельд! — несколько деловых писем к Мейерфельду, в штемпельных конвертах, для лучшей легитимации в случае надобности, которая, по всей вероятности, не наступит. Теперь же поезжайте, время нельзя терять!

Он погасил фонарь, взял фон Чиршница за руку и вывел из пакгауза. На рельсах, вдалеке от дебаркадера железной дороги, стоял вагон, близ него виднелись двое рабочих.

Чиновник подвёл фон Чиршница к этому вагону, бесшумно отворил дверцу и впустил молодого человека в тёмное купе второго класса.

— Сидите здесь смирно, — сказал он, — и счастливого пути!

Он затворил дверцу.

— Всё в порядке? — спросил он обоих рабочих, проходя мимо них.

— Всё в порядке, — отвечали оба тихим голосом.

Они пошли медленно к оживлённой части железнодорожного двора.

Через полчаса зазвонили в первый раз к поезду в Оснабрюкке.

У всех входов и выходов железнодорожной станции стояли полицейские. Собиравшиеся путешественники внимательно осматривались — все они были невинными, неподозрительными личностями.

Стали садиться. Все места были вскоре заняты, оказалось, что прицепили только два пассажирских вагона: путешественникам не достало мест, они ссорились со служителями.

— Какая незадача! — вскричал кондуктор. — Господин инспектор, недостаёт пассажирских вагонов!

Подошли двое рабочих.

— Мы позабыли прицепить ещё один вагон, назначенный для поезда, — сказали они, снимая фуражки.

— Вы будете оштрафованы за эту оплошность, — сказал инспектор строгим тоном, — у каждого вычтут по талеру; если повторится ещё раз такой случай, то вы будете уволены. Скорей же, скорей прицепите ещё два вагона — пассажиров много!

Рабочие бросились, за ними последовали другие. Через несколько минут прицепили два вагона, путешественники бросились к ним и заняли места; подали сигнал — и поезд, свистя и шипя, скрылся во мраке ночи.

Фон Чиршниц сидел в уголке купе. Кондуктор пометил билеты, всё было в порядке.

Полицейские занимали все входы, в полицейское управление был отправлен рапорт: «К оснабрюккскому поезду никто из подозрительных не явился на железную дорогу».

В ответ последовал приказ стеречь железнодорожную станцию в течение всей ночи.

Перед театром же расхаживал медленными шагами человек, не спускавший глаз с дверей «Георгсхалле». Окна ресторана горели огнями, всю ночь раздавались звон стаканов и громкие, весёлые голоса, в окнах показывались иногда тёмные силуэты людей.

— Прескверное дело, — проворчал стороживший, — присматривать за кем-нибудь, торча на морозе, между тем как тот всю ночь просидит в трактире!

И, дрожа от холода, он ворчливо принялся опять расхаживать.

Глава четырнадцатая