Европейские мины и контрмины

— Да, — сказал Конрадес, наклоняясь несколько над столом и махнув правой рукой, — да, всё это было бы хорошо и могло уже случиться, но нет для этого сил. Король Георг не похож на своего отца — он и вправду умеет приказывать, но не умеет владычествовать. Не умеет хотеть, хотеть так, как старый Эрнст-Август. Всё это я предвидел, — продолжал старик, оживляясь и не заботясь о том, слушают ли его, разделяют ли его мнение. — Всё это я предвидел с самого начала нового правления, — в его глазах за прошедшие пятнадцать лет правление Георга V так и осталось новым, — всё то было одно метание туда-сюда, один министр сменял другого и действовал как враг предыдущего, а писцы в министерствах рассуждали, придворные злословили и распускали одну молву за другой, и не было ни порядка, ни дисциплины. Ибо что делал король? Когда кто насолит ему, он поворачивался к нему спиной и запрещал являться ко двору; ну, тот уходил и злословил, — и вся страна, да и вы все, — сказал Конрадес громко, ударив кулаком по столу, — кричали и сожалели о бедняжке, с которым так несправедливо поступили. Во времена Эрнста-Августа бывало иначе — если кто-нибудь, хотя бы самый знатный и вельможный, сделает или скажет что-нибудь нехорошее, тогда государь призывал его и выговаривал жестоко, — да ведь вы не знаете, каков он бывал! — ну, тот уходил и помнил, как нужно себя вести, и, разумеется, долго не делал того, чего не следует. Так бывало и с другими придворными: все помнили, каково иметь дело со стариком, и такие вещи, какие происходили в прошлом году, не могли случиться. — Да-да, — продолжал он со вздохом, — старик — вот был государь, о котором они говорили по-английски — ведь в моё время все должны были знать по-английски, — every inch a king, то есть «король до мозга костей», и это была сущая правда. А теперешний король, у которого, правда, есть и ум, и гордость, и мужество, не имеет силы воли.

И он отпил большой глоток из своего стакана.

— Потому-то и говорю вам, — продолжал Конрадес, захлопывая крышку, — ничего не будет из всего того, что делают, все будут запрягать пару лошадей спереди и пару сзади и постоянно будут ссориться между собой, и вся история окончится прескверно. Зачем сидит король, — рявкнул он, — у этих австрийцев, которые так дурно поступили с ним и которые никогда не поставят его опять на ноги? Почему не едет в Англию, где настоящее для него место? Да, — сказал он с печальным вздохом, — мне всё равно, я уже стою в могиле одной ногой, скоро умру и повернусь затылком к новому времени. Вот и хорошо. Прощайте!

Он встал, взял свою шляпу и молча вышел.

— Старик ничего не смыслит, — сказал директор музыки Лозе, когда седельник ушёл. — Нельзя судить, сидя здесь: нужно знать нити, — прибавил он с таинственным видом. — А их не всякий знает! Король не возвратится? Да его величество сам говорил мне, что решил вернуться.

— Сам король? — спросил старый Шпат, между тем как другие бюргеры сдвинулись и с ожиданьем поглядывали на директора музыки.

— Да, сам, — отвечал последний важным тоном. — «Лозе, — сказал мне его величество, — будьте покойны, я не буду знать ни отдыха, ни покоя, ни дня, ни ночи, ни холода, пока не возвращусь в Ганновер, к своему беспримерно верному народу, и я непременно возвращусь!»

— Он так и сказал: «к беспримерно верному народу»? — спросил Шпат.

— Да-да, — закричали многие бюргеры, — ганноверцы беспримерно верны, не то что другие! Теперь если где-нибудь король утратит престол, там ликуют и подданные сразу ищут себе нового господина. Нет, мы покажем, что не чета им!

— Как попали вы в Гитцинг, Лозе? — спросил цеховой старшина Шпат.

Директор музыки поспешно уселся на стуле, радуясь, что нашёл повод к рассказу, и стал говорить своим внимательным слушателям:

— Вы знаете, Шпат, и вы всё, что я президент музыкального общества «Георгс-Мариен-Ферейн», которое помещается здесь. Мы составили новый устав и меня отправили просить его величество, чтобы он принял «Ферейн» под своё покровительство.

— И король согласился? — спросило несколько голосов.

— Конечно, — сказал Лозе с гордостью, — немедленно согласился… Ну да и как приняли меня! Король тотчас же оставил меня обедать.

— Обедать? За королевским столом? — вскричали все.

— Разумеется, я обедал вместе с королём, принцессами, кронпринцем и со всеми вельможами. На мне была большая белая перевязь, и все иностранные господа: австрийские генералы, фон Рейшах, австрийский адъютант при короле и другие — все спрашивали, кто я такой, и тогда его величество сказал: «Это директор музыки Лозе, президент Георгс-Мариен-Ферейна в Ганновере»!

Все посмотрели на него с некоторым почтением, вокруг стола пронёсся шёпот.