Европейские мины и контрмины

— Несколько рабочих корзинок — я как-то высказала желание иметь такую корзинку, и Зоннтаг был так внимателен, что прислал целый выбор.

Она развязала пакет, и дамы поверхностно осмотрели корзины.

Вскоре затем госпожа фон Венденштейн ушла с дочерями одеться для прогулки; Елена последовала за ними, направляясь в свою комнату.

Едва рассталась она с дамами, как поспешила назад и пошла в другой конец коридора, где находилась комната оберамтманна. В передней сидел старый слуга.

— Господин оберамтманн уже возвратился? — спросила она равнодушно.

— Только что пришёл, — отвечал старый Иоганн, вставая с поспешностью.

— Спросите его, могу ли я войти — мне хотелось бы поскорее узнать, что нового он принёс?

Слуга поспешил исполнить желание молодой невесты, вошёл в комнату своего господина и через минуту отворил дверь для молодой девушки.

Оберамтманн положил шляпу и трость и, не снимая пальто, медленно и задумчиво расхаживал по комнате, заложив руки за спину и прихрамывая на подагрическую ногу.

При виде молодой девушки лицо его прояснилось; он с искренней, но печальной улыбкой пошёл ей навстречу и сказал:

— Что скажет моя невестушка? Сердце не совсем на месте. Я расскажу, что слышал, только…

— Папа, — прервала его Елена, на лице которой выразились живейшее беспокойство и озабоченность. — Папа, дело Карла плохо!

Оберамтманн печально взглянул на молодую девушку, которая едва удерживалась от слёз.

— Ну, всё, без сомнения, окончится хорошо, — сказал он спокойно, — потому что, в сущности, нет никаких явных улик против него. Но откуда ты…

— Нет-нет! — вскричала Елена с живостью. — Всё кончится ужасно! — Карл в серьёзной опасности, нужно спасти его! Вот какое письмо я получила!

Она вынула записку, приложенную к посылке Зоннтага, и подала оберамтманну.

Записка была написана в виде счёта, отдельными строчками. В заголовке стояло большими буквами: «Не обнаруживайте никакого беспокойства, если вам придётся читать эти строки в присутствии других!»

Оберамтманн читал дальше:

«Дело лейтенанта фон Венденштейна очень плохо. У него нашли компрометирующие бумаги, за которые он будет отвечать, если не пожелает стать доносчиком. Его строго накажут для примера. Друзья решились освободить его во что бы то ни стало. Переговорите с его отцом, но скройте от прочих и как можно скорее доставьте вместе с посылаемыми корзинками побольше денег золотой монетой».

Прочитав записку, оберамтманн стал грустен и задумчив.

Елена смотрела на него тоскливо.

— Своим побегом он подтвердит виновность; если побег не удастся, положение станет ещё хуже, — сказал оберамтманн задумчиво.

— Но боже мой! — вскричала Елена. — Если он останется и долго пробудет в этой ужасной тюрьме, а ведь здоровье его ещё не поправилось после ран! Если они его осудят — о, и подумать страшно! Прошу вас! — вскричала она с мольбой. — Позвольте ему бежать!

— Когда бы это было верно! — сказал оберамтманн почти про себя. — Однако если и удастся побег, то он долго, а может быть, никогда не возвратится на родину. Подумала ли ты об этом, дитя моё?

— Я ни о чём не думаю! — вскричала Елена с живостью. — Как только о том, что он в опасности, в большой опасности и что есть средство спасти его! О, хотя бы мне пришлось расстаться с ним на целые годы, он должен бежать. Я буду несравненно спокойнее, зная, что он свободен вдали, нежели видя, как он с каждым днём умирает здесь с тоски!

— Правда, — сказал оберамтманн, — его мать также будет страдать. — Притом неудавшийся побег только временно ухудшит его положение и не может сам по себе служить поводом к осуждению; если же удастся — ну что же, везде можно жить.

Он с кроткой улыбкой повернулся к Елене.

— Попробуем, — сказал оберамтманн. — Через час надо отправить твои корзинки, но ни слова моей жене и дочерям — они узнают, когда побег удастся, — прошептал он, поднимая палец.

— Благодарю, благодарю! — вскричала Елена, целуя руку старику. — Я принесу сюда корзинки и потом сама отнесу их к Зоннтагу.

* * *

Пока это происходило в доме оберамтманна, ветеринар Гирше медленно и спокойно прошёл Фридрихсвалль и вступил в большой красивый дом. На дверях нижнего этажа с правой стороны находилась дощечка с надписью: «барон фон Эшенберг».

Гирше позвонил у этой двери.

Вышел рейткнехт[34].

— Господин барон дома? — спросил его Гирше равнодушным тоном. — Я хотел бы взглянуть на лошадей.

Рейткнехт возвратился через несколько минут и ввёл ветеринара в комнату своего господина. Барон, прежний офицер ганноверской гвардии, молодой человек с тонкими чёрными усами и красивым лицом, лежал на софе и, с выраженьем скуки, пускал сигарный дым к потолку.

— Добрый день, дорогой Гирше! — сказал молодой человек, приподнимаясь и протягивая ветеринару руку. — Что поделываете в эти печальные времена? Я умираю от скуки и, — прибавил он, сжимая сигару зубами, — от злости. Отвратительное положение быть осуждённым на безделье! Садитесь, закуривайте и рассказывайте мне что-нибудь, а лошади мои здоровы, как рыба!

Ветеринар сел около молодого человека в американскую качалку и сказал грустно: