Европейские мины и контрмины

— И королевская свита, — рассказывал дальше директор музыки, — все отличные, милые люди, — граф Ведель, вам известный, советник Мединг и граф Платен, не министр, а его племянник, граф Георг, два отличнейших человека; они ездили со мной в Вену, в Карлтеатр. Я сидел впереди в ложе, и они всё объясняли мне: там была тогда знаменитая Гальмейер, играла образованную кухарку — преотменная актриса и очень хорошая ганноверка, как говорят там. Музыка превосходная, особенно в антрактах. Мне очень понравилась одна скрипка — я знаток и тотчас отличил её и немало аплодировал скрипачу. Весь театр стал смотреть на меня. «Какого дьявола? — спросил меня граф Платен, — продолжал Лозе, всё больше и больше увлекаясь своим рассказом, — какого дьявола вы аплодируете в антракте?» — «Господин граф, — сказал я, — я понимаю толк — там есть скрипач, отлично играет, и стоит ему похлопать!» А советник Мединг посмотрел на меня с удивленьем да и говорит: «Лозе, вы отличный парень, я хочу иметь вашу фотографию». Ну, я и дал ему свою фотографическую карточку, — сказал он, берясь за стакан. — И все господа дали мне свои карточки.

Он сделал большой глоток.

— Да, а на другой день его величество позвал меня одного, — продолжал Лозе, ставя кружку на стол. — Я пробыл у его величества почти два часа. О чём говорилось тогда, — сказал он с достоинством, — того, разумеется, я не смею рассказывать, но его величество сказал мне, что возвратится. И я повторяю вам: он приедет, и это так же истинно, как то, что я Лозе!

Он обвёл всех гордым взглядом, все шёпотом сообщали друг другу замечания, многие просили принять их в «Георгс-Мариен-Ферейн», небольшой общественный союз мелких бюргеров, приобретший, однако, важное значение с тех пор, как король сталь покровителем, а президент обедал в Гитцинге за королевским столом. Если король возвратится, а в это твёрдо верили все эти добрые бюргеры, то Лозе станет важным и влиятельным лицом и, следовательно, есть очевидная польза сделаться членом Ферейна.

Быстро вошёл купец Зоннтаг, бледнолицый человек с живыми чёрными глазами; он поговорил кое с кем из бюргеров, подмигнул высокому белокурому стройному мужчине, который играл с Эберсом, хозяином «Бальхофа», за отдельным столиком и пил пунш. Потом Зоннтаг медленно вошёл в боковую комнату, из которой пробрался в жилые комнаты хозяина.

Вскоре за ним последовали Эберс, низенький мужчина с румяным свежим лицом, и ветеринар Гирше, его партнёр по игре.

Хозяин осторожно запер дверь.

— Знаете ли, — вскричал Зоннтаг сдержанным голосом, — знаете ли, что вся прусская полиция поднята на ноги? Что установлено наблюдение за всеми офицерами? Что лейтенант фон Венденштейн арестован?

— Венденштейн? — удивился ветеринар Гирше. — Они арестовали не того, кого следует, и должны отпустить — это ничего не значит!

— Много значит, — возразил Зоннтаг. — Венденштейн держал у себя различные бумаги, их нашли. — Разумеется, Венденштейн не говорит, кому они принадлежат, и за это-то его и не выпускают.

— Плохо, очень плохо, — сказал Гирше, печально опуская голову.

— Плохо! — вскричал Зоннтаг. — Я только один знаю, как плохо. — Но нужно поправить беду — Венденштейн должен бежать!

— Бежать? — в изумлении вскричал Гирше. — Бежать из полицейского здания, охраняемого, как крепость, прусскими солдатами? Вы с ума сошли!

Зоннтаг улыбнулся.

— Выслушайте меня, — сказал он, — у меня есть готовый план, нужно только исполнить его!

— Да, исполнить! — сказал ветеринар Гирше, хмыкнув. — В этом-то и загвоздка!

— Необходимы три вещи, — продолжал Зоннтаг, привлекая к себе обоих собеседников. Во-первых, деньги — об этом позабочусь я; во-вторых, лошадь, хорошая быстрая лошадь, это ваше дело, Гирше.

— Но как достать её? — спросил последний.

— Я скажу, как сделать — очень просто, — продолжал Зоннтаг. — В-третьих, и это самое трудное, нужно отпереть тюрьму и вывести лейтенанта на улицу.

Эберс улыбнулся.

— Это можно сделать, — сказал он.

— Так и уговоримся, — сказал Зоннтаг. — Я подожду здесь, а вы приходите, как только разойдутся гости; хотя они все хорошие патриоты, но о таких вещах не должны знать те, которые в них не участвуют.

Эберс и Гирше возвратились по одиночке в общий зал; через час разошлись последние гости, хозяин проводил их, громко пожелал спокойной ночи и с шумом запер дверь; огни в «Бальхофе» погасли, прислуга легла спать.

Но в комнате хозяина, при тусклом свете маленькой лампы, сидели до утра три человека, решившие освободить лейтенанта фон Венденштейна из тюрьмы.

* * *

На следующий день, около полудня, госпожа фон Венденштейн сидела в своей комнате с дочерями и Еленой. Оберамтманн ушёл разузнать, в чём обвиняется его сын, и постараться освободить его. Старая дама была печальна и молчалива. Ей сказали, что арест сына произошёл вследствие недоразумения; это успокоило её, но тем не менее её душа была сильно потрясена внезапным жестоким нарушением тихой жизни и посягательством на надежды, исполнения которых она ожидала в близком будущем.