Европейские мины и контрмины

Елена сияла тихим, радостным блаженством. К той особенной радости, с какой молодые девушки, почувствовав любовь в сердце, исполняют все те мелкие обязанности хозяйки дома, которые представляют им в лучезарном свете близкие дни, когда их собственный дом станет прелестным уголком для милого, к этой тихой, нужной радости присоединялось в сердце Елены ещё чувство миновавшей опасности, потому что с полным доверием истинной любви жених рассказал ей всё, происшедшее в кружке его товарищей; она не произнесла ни одного слова, чтобы остановить его, но с глубоким восхищением услышала наконец о решении не вступать на тот путь, который погубит все её надежды на будущее.

Старый оберамтманн расхаживал по комнате согласно своему обычаю. Пасмурен был его взгляд: при мысли о минувшем ему становилось грустно в городе, в бездеятельности, и он почти роптал на провидение за то, что эти перевороты и перемены наступили раньше, что он не смог возвратиться в старый Ганновер прежде, чем время, принадлежавшее его деятельности, хлопотам и любви, погибло под напором волн новой народной жизни.

Угрюмо взглянул он на дверь, в которую вошёл его сын. Но когда он увидел свежее лицо молодого человека, его красивую фигуру, взгляд старика сделался мягче и обратился к небу, как бы испрашивая прощения в ропоте своего старого сердца и благодаря Господа, который спас ему сына и сохранил семейство среди опасностей.

Елена поспешила навстречу жениху и подала ему руку. Он ласково обнял её и запечатлел поцелуй на чистом, белом челе. Если в его сердце отзывался ещё призыв из далёкой страны, который так манил, то он исчез теперь в чистой гармонии любви, которой наполнилось его сердце при взгляде на милую.

— Я сейчас получил письмо от брата, — сказал молодой человек, подавая его отцу; потом присел к матери, рядом с Еленой и стал весело и шутливо болтать, пока оберамтманн читал письмо сына.

— Герберт очень доволен своим местом, — сказал старик через несколько минут, подходя к столу. — Снова опять хвалит дружественный приём. Ну, теперь увидят в Берлине, что ганноверские чиновники прошли хорошую школу и что «недоправительство», о котором толковали газеты, было не таким уж плохим. Но, — продолжал он грустно, — Герберт пишет также, что там известно о здешних агитаторских движениях, которые особенно сильны в настоящую минуту. До сих пор к ним были снисходительны, но теперь, при запутанности внешней политики, стали смотреть серьёзнее на эти движения и решились противодействовать им со всей строгостью, преимущественно в кружках прежних офицеров, и наказывать как за измену по всей суровости законов. Поэтому, — продолжал старик, бросая значительный взгляд на сына, — следовало бы посоветовать крайнюю осторожность всем молодым господам и показать им, что один неблагоразумный поступок может сделать их несчастными на всю жизнь.

Госпожа фон Венденштейн заботливо взглянула на сына, Елена опустила глаза и вздрогнула.

— Я олицетворённая осторожность, — сказал лейтенант с улыбкой, — и надеюсь, что те из моих товарищей, которые имеют причину опасаться, будут настолько предусмотрительны, что не позволят поймать себя.

— Сегодня я получил от своего комиссионера подробные сведения, — сказал старик, переменяя тему, — и думаю окончить покупку Бергенгофа, чтобы переехать туда к осени и устроиться на зиму в новом жилище. У Елены будет много дела, — прибавил он, ласково взглянув на молодую девушку, — чтобы устроить своё будущее царство, в котором она, без сомнения, не будет владычествовать безраздельно, потому что мама не так то легко выпустит скипетр из своих рук.

Елена, покраснев и заулыбавшись, взглянула на своего жениха, потом встала и, подбежав к госпоже фон Венденштейн, нежно поцеловала ей руку.

Старая дама смотрела на неё с любовью.

— Правление постепенно будет отнято у меня, — сказала она ласково. — Сперва мы введём конституцию, и Елена станет моим ответственным министром!

Вошёл старый слуга и подал молодому фон Венденштейну сложенную бумагу.

— Господину лейтенанту, — сказал он.

Молодой человек с удивлением разглядывал небрежно сложенную записку.

— От кого? — спросил он.

— Мне отдал её незнакомый человек со следующими словами: «отдать немедленно» и вслед затем ушёл, так что я не успел спросить, — сказал слуга.

Затем он вышел.

— Странно, — сказал лейтенант, развернув и прочтя записку, — только-только пришло предостережение от брата, а вот и второе, прямое и настоятельное. Он прочитал:

«Готовится жестокий удар по офицерам. Планы их известны. Все под надзором. За лейтенантом фон Венденштейном следят с особенным вниманием. Крайняя осторожность: если имеется причина к опасению, — бегство. Друг».

— Удивительно, — сказал старик, — вероятно, есть что-нибудь, и в таком случае прусское правительство не станет шутить.

Елена тоскливо смотрела на записку; с её лица исчезла вся краска.

— Тебе, конечно, нечего бояться? — спросила госпожа фон Венденштейн с озабоченным взглядом.