Европейские мины и контрмины

— Фон Бейст, — отвечал герцог, — разговаривал со мной об этих планах с непривычной для него степенью энергии. Он ясно выразил, что Австрия ни под каким видом не потерпит образования большого сербского государства на её границах; что противодействие всеми средствами такой попытке составляет для неё жизненный вопрос; что он не может согласиться на полное отделение Фессалии и Эпира от Турции, ибо оно послужит первым шагом к раздроблению турецкой империи. Фон Бейст прибавил к этому, — продолжал герцог, — что пока будут существовать такие намерения, опасные для спокойствия на востоке, до тех пор Австрия будет принуждена принимать военные предупредительные меры на сербской границе. В тоже время он просил меня сделать вашему величеству настоятельные представления об опасности поднимать восточный вопрос в настоящую минуту, и просить не ставить Австрию в столь тяжёлые и запутанные обстоятельства.

— Следовательно, фон Бейст не предполагает восточной коалиции в смысле старого Священного союза? — спросил император поспешно, как бы невольно выражая свою внутреннюю мысль.

Герцог посмотрел на него с удивлением.

— Я не имел никакого повода допустить подобную мысль, — сказал герцог. — Как она могла прийти вашему величеству?

— Так казалось мне одно время — вы писали мне о расспросах господина фон дер Рекке. И граф Тауфкирхен…

— Я не думаю, — сказал герцог, — чтобы эти расспросы имели какое-либо серьёзное следствие; может быть, в своей склонности всё слышать — и говорить обо всём, фон Бейст и пробудил мысли, которым едва ли хотел дать ход.

— Тем лучше, — сказал Наполеон. — Итак, Франция, по моему мнению, не имеет никакого основания вмешиваться одна в этот восточный вопрос.

— Конечно нет, — отвечал маркиз де Мутье.

— Поэтому оставим нашу мысль, — продолжал император, — или по крайней мере ограничим её, присоединение Кандии к Греции прекратило бы угнетение христианского населения. Пойдёт ли с нами в этом случае Австрия? — спросил он у герцога.

— Может быть, — отвечал Граммон. — Австрию преимущественно и непосредственно беспокоит и мучает сербский вопрос. Впрочем, фон Бейст надеется подействовать здесь примирительно. Он отправил в Белград графа Эдмунда Ниши, с давнего времени знакомого лично с князем Михаилом, с поручением сделать последнему представление; фон Бейст надеется на успех, если ваше величество не станет сильно поддерживать русские виды.

— Итак, — сказал император, — ограничим наше предложение уступкой Кандии Греции. — Вы, мой дорогой герцог, представите в Вене это изменение особым доказательством моего расположения к Австрии и будете настаивать на том, что для меня весьма приятно отстаивать и в этом вопросе интересы Австрии. В Петербурге, — сказал он, обращаясь к маркизу де Мутье — нужно выразить глубочайшее сожаление о том, что наши первые намерения встретили в Вене столь решительное сопротивление. Укажите при этом, что при вероятном неприязненном положении Англии необходимо содействие Австрии во всяком шаге на Востоке, и поэтому было бы неблагоразумно идти дальше без согласия Австрии. В случае согласия последней я готов возбудить, сообща с венским и русским кабинетами, вопрос об уступке Кандии.

— Я не думаю, чтобы Англия согласилась на какую-либо перемену в status quo[44] на Востоке, — сказал маркиз. — Судя по сведениям, которые мне вчера сообщил лорд Коули, там с особенным вниманием следят за Востоком.

Император бросил на министра быстрый проницательный взгляд.

— Вы говорили лорду об идеях, которые мы рассматриваем теперь, и сообщили в Петербург? — спросил он.

— Я не имел причины к тому, — отвечал Мутье, — этим идеям ещё не дано официального хода, я не выходил из границ крайней сдержанности.

— Хорошо, — сказал император, вставая. — Итак, мы поставили главные основания для ближайшего разрешения существенных вопросов, я очень рад, что мы при этом выслушали и приняли в расчёт ваше мнение, герцог, и ваш совет. О подробностях нашего политического образа действии в Вене вы условитесь с маркизом. Перед отъездом я ещё увижу вас.

И дружеским наклоном головы он отпустил их обоих.

Весёлая улыбка заиграла на губах императора, когда тот остался один. Уютно уселся он в своё кресло, взял из коробки тонкую бумагу и турецкий табак, тщательно свернул себе сигаретку и осторожно закурил её.