Европейские поэты Возрождения

Не стану воспевать, шлифуя стих скрипучий,
Архитектонику неведомых миров,
С великих тайн срывать их вековой покров,
Спускаться в пропасти и восходить на кручи.

Не живописи блеск, не красоту созвучий,

Не выспренний предмет ищу для мерных строф.
Лишь повседневное всегда воспеть готов,
Я — худо ль, хорошо ль — пишу стихи на случай.

Когда мне весело, мой смех звучит и в них,

Когда мне тягостно, печалится мой стих, —
Так все делю я с ним, свободным и беспечным.

И, непричесанный, без фижм и парика,

Не знатный именем, пусть он войдет в века
Наперсником души и дневником сердечным.

«Невежде проку нет в искусствах Аполлона…»

Невежде проку нет в искусствах Аполлона,
Таким сокровищем скупец не дорожит,
Проныра от него подалее бежит,
Им Честолюбие украситься не склонно;

Над ним смеется тот, кто вьется возле трона,

Солдат из рифм и строф щита не смастерит,
И знает Дю Белле: не будешь ими сыт,
Поэты не в цене у власти и закона.

Вельможа от стихов не видит барыша,

За лучшие стихи не купишь ни шиша, —
Поэт обычно ниш, и в собственной отчизне.

Но я не откажусь от песенной строки,

Одна Поэзия спасает от тоски,
И ей обязан я шестью годами жизни[209].

«Ты хочешь знать, Панжас, как здесь твой друг живет?..»

Ты хочешь знать, Панжас[210]

, как здесь твой друг живет?Проснувшись, облачась по всем законам моды,
Час размышляет он, как сократить расходы
И как долги отдать, а плату взять вперед.

Потом он мечется, он ищет, ловит, ждет,

Хранит любезный вид, хоть вспыльчив от природы.
Сто раз переберет все выходы и входы.
Замыслив двадцать дел, и двух не проведет.

То к папе на поклон, то письма, то доклады,

То знатный гость пришел и — рады вы, не рады —
Наврет с три короба он всякой чепухи.

Те просят, те кричат, те требуют совета,

И это каждый день, и, веришь, нет просвета…
Так объясни, Панжас, как я пишу стихи.

«Пока мы тратим жизнь, и длится лживый сон…»

Пока мы тратим жизнь, и длится лживый сон,
Которым на крючок надежда нас поймала,
Пока при дяде я,[211]

Панжас — у кардинала,[212]Маньи — там, где велит всесильный Авансон[213], —

Ты служишь королям, ты счастьем вознесен,

И славу Генриха умножил ты немало[214]
Той славою, Ронсар, что гений твой венчала
За то, что Францию в веках прославил он.

Ты счастлив, друг! А мы среди чужой природы,

На чуждом берегу бесплодно тратим годы,
Вверяя лишь стихам все, что терзает нас.

Так на чужом пруду, пугая всю округу,

Прижавшись крыльями в отчаянье друг к другу,
Три лебедя кричат, что бьет их смертный час.

«Ты помнишь, мой Лагэ, я собирался в Рим…»