Exemplar

В следующей гл. XX перекличка с гл. VI становится еще более очевидной, наглядной. Если в гл. VI Экхарт наставлял Служителя, как «помещать себя в тихую терпеливость по отношению ко всем человекам, подобным волкам» (с. 26 наст. изд.), то в гл. XX изображена знаменитая сцена с собакой, играющей тряпкой для ног, — тряпкой, которой предстоит уподобиться в дальнейшем Служителю, коль скоро он стремится к подлинному бесстрастию[1178]. Сцена обрамлена двумя видениями. В первом из них Служитель мистическим образом посвящается в рыцари. Там же содержится размышление над стихом Иов. 7: 1. «Militia est <...>, житие человека в сем мире — не что иное, как служение рыцаря»[1179]. Как и в прочих местах автобиографии, рыцарское служение получило в видении коренное переосмысление. Суть рыцарской доблести состоит не в умении нападать, но способности мужественно переносить напасти, страдания. (Только в таком толковании это видение может соседствовать со сценой с собакой.) Сами же предстоящие Служителю страдания зримо представлены во втором, помещенном в той же главе созерцании в образе алых роз, произрастающих на розовом дереве.

6. Мытарства и приключения

Внутренним и внешним страданиям, перенесенным Служителем, посвящены гл. XXI—XXX автобиографии «Vita». В отличие от инсценированных страданий, изображенных в гл. XIV—XVIII, речь идет о страданиях реальных, когда Служителю было дано «бедствовать и увядать» и он был «покинут обоими: Богом и целым миром» (с. 51 наст. изд.).

К внутренним скорбям относятся сомнения в вере, «беспорядочная грусть» вследствие аскетического утеснения «жизнелюбивого естества» и отчаяние в спасении (гл. XXI), подробно рассмотренные также в проповеди I «Наше ложе украшено зеленью». Чреват скорбями подвиг пастырского окормления духовных детей (гл. XXII). Что касается описанных далее приключений (aventuren), то они начинаются с обвинений в краже вотивных, принесенных по обету, даров, в симуляции чуда (Служитель якобы испачкал собственной кровью распятие ради наживы) и с обвинения в ереси, предъявленного Служителю, в связи с его книгами, на капитуле в Нидерландах. Эта череда испытаний завершается тяжелой болезнью Служителя, надолго приковавшей его к постели в незнакомом конвенте (гл. XXIII). Далее следуют бегство родной сестры Служителя с любовником из монастыря, ее длительные поиски и конечное возвращение (гл. XXIV), обвинение Служителя в отравлении колодцев в одном из рейнских селений (гл. XXV), его встреча с разбойником, чудом не стоившая ему жизни (гл. XXVI), двукратное спасение из воды (гл. XXVII), поиски Служителя местной знатью с целью убить его (гл. XXVIII), хула на него собратьев-монахов (гл. XXIX), наконец, его продолжительная болезнь, близость к кончине и даже временная смерть (гл. XXX).

Некогда подвизаясь в аскетических упражнениях, Служитель довел идею следования и уподобления Христу ad absurdum. Подчинив себе тело, он в полной мере оставался собой, следовал своей воле, руководствовался своими собственными представлениями о бесстрастии. Он сам выстраивал ситуации и сам строил свое поведение в них, сохраняя при этом риторическую позу страдальца и уподобляясь в своем представлении египетским анахоретам. Теперь же, оболганный, преданный и брошенный всеми, одинокий, мокрый, озябший, несчастный, он был лишен своей внутренней позы перед Богом, людьми и выведен из всякой стандартной роли себя (мученика, девственника), которую ему предлагала традиция и в которую он сам закладывал расхожие представления и обращенные к нему общественные ожидания[1180]. В самом деле, о какой риторической позе могла идти речь, если он «сползает от страха на землю» (с. 68 наст. изд.), если его, «как ядовитую жабу», хотят «голым насадить на копье и приподнять задницей кверху» (с. 66 наст. изд.)? В этом невольном, продиктованном внешними обстоятельствами «совершенном отречении от себя самого» Служитель предстает перед Богом «в такой обнаженности, в какой и Бог предстоит перед ним»[1181] (с. 49 наст. изд.).