Exemplar

В ходе последовательной мотивации деятельности универсальными смыслами начинает особым образом реорганизовываться пространство и время, в котором эта деятельность протекает. Из гл. XIII автобиографии «Vita» мы узнаем, что Служитель проводил немалое время в медитативных инсценировках крестного пути Христа. В играх он задействовал весь комплекс храмовых зданий. Начинал же с того, что каждую ночь после заутрени погружался в зале капитула в «христолюбивое сопереживание» Господних страданий. Затем поднимался и ходил из угла в угол, дабы от него отпала вялость и чтобы «пребывать бодро и трезво в ощущении Христовых страстей». Сам крестный путь он проделывал так: подойдя к порогу капитула, преклонял колена и лобызал первые следы ступней, оставленные Иисусом; воспевал псалом о Господних страстях, выходил в крестовый ход чрез двери и двигался по четырем галереям, следуя за Христом к месту его казни; в середине пути преклонял колена опять, кланяясь пред вратами, когда через них должен был пройти Христос. Миновав галереи, Служитель шествовал к дверям храма и поднимался по ступеням к решетке. Вставал под крестом, затем простирался на полу и, мысленно созерцая совлечение одежд и свирепое пригвождение Господа, «брался за плетку и пригвождал себя, в вожделении сердца, вместе с Господом ко кресту» (см. с. 36—37 наст. изд.).

Эта медитативная инсценировка начиналась сразу после утрени. Именно тогда Служитель вычитывал первый свод текстов «часослова страстей». «Часослов страстей» — авторское чинопоследование приватных (келейных) молитв, разделенное в соответствии с числом суточных служб (утреня, хвалы, часы I, III, VI, IX, вечерня, повечерие) на 7—8 сводов четверостиший, псалмов, антифонов и библейских стихов[1219]. Каждый из таких сводов был посвящен тому либо иному — имевшему место, как предполагалось, в данное время суток — событию дня крестной смерти Христа. При методичном вычитывании «часослова страстей» происходила синхронизация бытового времени и времени архетипического события. В этом времени, синхронизированном с днем крестного пути и распятия Иисуса, создавалось иллюзорное пространство по подобию пространства того же пути и распятия. Иллюзорное пространство создавалось в процессе означивания, приписывания деталям интерьера архетипических смыслов: порог капитула — первые следы ступней, оставленных Господом, четыре галереи крестового хода — его крестный путь, середина последней галереи — городские врата, ступени к решетке — склон Голгофы, и так далее. Приступая к инсценировке с храмовым крестом, Служитель использовал наличную знаковость богослужения. Архетипическими значениями нагружались также действия, в том числе бичевание тела, толкуемое как пригвождение к кресту. В результате порождалась своеобразная «топография», существовавшая, правда, только на протяжении инсценировки.

Таким образом, этой инсценировке Служителя, как и многим, подобным ей, свойствен свой хронотоп (термин М.М. Бахтина), уникальный пространственно-временной континуум, когда пространство и время мыслятся друг через друга. Пространство? — То, которое создается за определенное время. Время? — То, которое требуется для создания определенного пространства.

То и другое создается и связывается друг с другом перформативным (англ. performance — театральное представление) действием (см.: Бёрк 2008; Савицкий 2008). Содержание этого действия, инвариант многочисленных его разновидностей, заключается в следующем. Испытывая какое-либо страдание (инсценированное в виде аскетического упражнения, но лучше реальное), надлежит «войти» в страсти Христовы. Страдая подобно Христу, следует соответствующим образом означить страдание, чтобы оно было не «беспорядочным» (как у Иуды)[1220], а «упорядоченным». Надо, «исполнившись решимости, взгромоздиться на временное страдание» (с. 323 наст. изд.). Это подается как осознание красоты и пользы страданий. В действительности же речь идет не о пассивном обретении наличного смысла, а об активном наделении смыслом, хотя такая активность переживается как претерпевание, приобщение к сокровенному. Будучи подобным образом осмысленно, страдание упраздняется. Испытавший и преодолевший его посредством соотнесения себя с Христом, поднимается на новый уровень — «Нет ничего горше страдания, и нет ничего столь сладко-медового, как страдание-в-прошлом» (Meister Eckhart. Von abegescheidenheit // DW V. S. 433, 3—4), — что соотносится с Христовым воскресением.