Exemplar

Близость гл. 1 кн. I и гл. 7 кн. II и единовременность их составления, последовавшего после того, как все прочие главы уже были написаны, доказывается следующим образом. В «Часослове Премудрости», как сказано выше, дана история наречения одного из двух его главных персонажей, Ученика, именем «Аманд». «Желаю, — обращается Ученик к Христу-Премудрости Божьей в гл. 6 кн. I, — чтобы Ты узнал меня по имени и, узнав, возлюбил особенным образом, а возлюбив, избрал для Себя Самого из среды [Своих] ближайших друзей» (Seuse 1977: 426, 21—23). Внешним выражением этой истории наречения является эпизод, описанный к гл. IV автобиографии Г. Сузо, где Служитель вырезает грифелем у себя на груди монограмму «IHS». Он вырезает ее, по обыкновению перенося мирские обряды в область сакрального: кто-то, согласно гл. 1 кн. I, носит из любви к женщине железную цепь, закрепленную в плоти (Seuse 1977: 376, 22—23), но обычно, согласно гл. 7 кн. II, имя возлюбленной пришивают на платье (Seuse 1977: 596, 24—26) — точно так же духовная дочь Служителя Э. Штагель вышила на платках вензель «IHS» (см. с. 122, 298—300 наст. изд.). Любопытно, что в гл. 6 кн. I «Часослова» и в гл. VII «Книжицы Вечной Премудрости» кровавая процедура начертания имени упомянута в качестве только задуманной[1229], но в гл. 8 кн. I «Часослова» — в качестве недавно исполненной[1230]. Какие события произошли в жизни Г. Сузо в период между составлением этих глав? Как бы там ни было, в гл. 7 кн. II «Часослова» история наречения достигает своего логического завершения: Ученик назван Премудростью мистическим именем «Аманд» (см.: Seuse 1977: 591, 5—7)[1231]. Впрочем, «Амандом» он назывался и до разворачивания этой истории, в гл. 1 кн. I: «О юноша Аманд» (О Amande adolescens), так что итог истории имянаречения оказался предпосланным ее началу (см.: Seuse 1977: 376, 11).

Кроме того, в обоих фрагментах гл. 1 кн. I и гл. 7 кн. II «Часослова Премудрости» имя «Аманд» вводится в окружении сходной лексики[1232]. Списки даров благодати, полученных Учеником при бракосочетании с Премудростью, имеют несомненные совпадения[1233]. Обе главы, как явствует из их текста, были составлены в одно и то же время: весной (гл. 1, кн. I) и на Пасху (гл. 7, кн. II)[1234], предположительно 1334 года. К первой из них восходит гл. III автобиографии Г. Сузо. Позаимствовав из гл. 1 кн. I «Часослова» текстовые фрагменты, глава автобиографии завершается, как и ее латинский источник, цитатой из «Книги Премудрости Соломона» (Прем. 7: 10—11). Что касается гл. IV жизнеописания Г. Сузо, где повествуется о начертании монограммы «IHS», то она имеет параллель в гл. 7 кн. II «Часослова» — именно там описаны мирские обряды, воспроизводимые Служителем в келье на свой собственный, мистический лад.

Едва ли можно сказать со всей определенностью, представляет ли собой «Часослов» новую редакцию «Книжицы Вечной Премудрости» или самостоятельное произведение по отношению к ней. Он балансирует между тем и другим. Как его следует квалифицировать, зависит не столько от самого «Часослова Премудрости», сколько от сугубо вторичных определений «редакции» и «литературного произведения», как правило, многочисленных (потому всегда необязательных) и исторически преходящих. Не склоняясь ни к одному из двух решений, выделим новое в «Часослове».

Он, прежде всего, написан на латыни, и в нем гораздо богаче, чем в «Книжице Вечной Премудрости», представлена латинская Библия. В самом деле, Г. Сузо изучал Священное Писание с раннего детства, читал его в школе; впоследствии оно предстало пред ним в объяснениях лекторов, глоссах, в латинских комментариях на него, устных чтениях в трапезном зале (рефекториуме), келейной и общей молитве, в трудах Отцов Церкви. Кроме прямых цитат и аллюзий, синтаксические конструкции латинской Библии (особенно Песни Песней Соломона, пяти книг Премудрости) сплошь и рядом использовались Г. Сузо для описания личного опыта — умышленно или нет, во всяком случае, вне выраженного обращения к библейским источникам[1235]. Читатели, к которым был обращен «Часослов», пользовались латынью Священного Писания ровно так же, как констанцский мистик, хотя и в модусе восприятия, без труда распознавая цитаты, аллюзии и устойчивые сочетания.

Читательская аудитория «Часослова» самым существенным образом отличалась от аудитории «Книжицы». Если вторая распространялась внутри немецкоязычного ареала, в бегинажах, конвентах, среди благочестивого бюргерства, между теми, кто принадлежал к полуученой, малообразованной пастве, окормляемой Г. Сузо, то первый предназначался для овладевших латынью интеллектуалов, преимущественно доминиканцев, как внутри, так и за пределами немецкоязычного региона.