Ф. И. О. Три тетради

Одно из самых интересных положений в философии Бубера состоит в том, чтобы показать, что истина не есть содержание, и что никакие слова ее не передают, что она субъективнее любой субъективности, но что эта ее крайняя субъективность, отличная от субъективности субъекта идеалистической философии, является единственным доступом к тому, что объективнее любой объективности, к тому, что никоим образом не содержится в самом субъекте, к тому, что является совершенно иным.

7 апреля

1. Начнем с легенды. Моя мама все мое детство рассказывала мне (как я позднее поняла, не только мне, а и моему папе и друзьям, которые до сих пор в это верят), что ее прадед, Василий Медведков, был незаконнорожденным сыном некоего вельможи, тайного советника Его Императорского Величества. Ему принадлежало-де имение Медведково на окраине Москвы, а также чуть ли не половина Башкирии. Имя этого вельможи никогда при ней не произносилось, чтобы уберечь от ненужного знания, но портрет его мне мама в доме родственников в Симферополе показывала, а мамин папа – Михаил Медведков, дедушка Миша – рассказывал ей, что, бродя в 1920‐х годах по покинутой и разрушенной усадьбе Медведково, он видел там стоящим в углу, лицом к стене, такой же портрет. Этот портрет я в детстве старательно перерисовала, и он, вплоть до моего отъезда в Париж, хранился у меня в «бумагах», а потом пропал, как многое другое. Дед мамы Анатолий Васильевич Медведков и ее отец Михаил рассказывали также моей маме, что этот вельможа якобы переписывался с Бакуниным, что его за это сослали в его имение в Башкирию, под Уфой, и что там он сгубил свою жену, выгнав ее на мороз (таков был его буйный нрав), потом стал незаконным образом жить с ее сестрой и от нее завел детей, которым и была выдана фамилия Медведковых, по названию московского имения. Такова легенда, и действенность ее заключается в тайне, а действительность – в неверности и субъективности.

Будучи затем сама студенткой исторического факультета, владея методами исторической науки, критической работы с документами, я не позаботилась о том, чтобы пойти в архив. Никогда ничего толком не расспросила и у двоюродного брата мамы, у которого, вполне возможно по сей день, хранится в Симферополе медведковский архив. По причине того, что фамилия была, как мне тогда казалось, чрезвычайно редкой, легенда жила и не сдавалась, не нуждаясь в доказательствах. Воспитанная матерью в культе Медведковых – фамилии уникальной, ведь не Медведевы же, а именно Медвед-ковы, то есть не совсем понятно, от чего происходящей (медведка – по Далю, то ли шкура медведя, то ли медвежонок, то ли вовсе насекомое вроде землеройки), но главное для меня, москвички, в очевидном родстве с «Медведковым» – я была обескуражена открывшейся мне позднее, в безжалостную эпоху интернета, множественностью людей и мест, носящих мое имя в России. Одних только деревень Медведково в Ярославской области оказалось четыре, в Тверской – девять, в Псковской – пять, в Нижегородской – три, в Ивановской – четыре, в Московской – три, и так далее и тому подобное, не говоря уже об однофамильцах.

2. Жил-был, например, некий Сергей Степанович Медведков (1847–1917), ректор Симбирской духовной семинарии, член Четвертой Государственной думы от Симбирской губернии. Умер ли он сам в 1917 году или убили его, застрелили перед зданием Таврического, где Дума заседала в последний раз, и тело его лежало в клюквенной луже на снегу?

В детстве у нас зимой было такое развлечение – поливать снег разноцветными красками. Воспоминание о политых красками сугробах осталось у меня как одно из самых полноценных и ярких, соединяющих и свет, и цвет, и тактильную память от мокрого холода в пальцах, и чувство чуда, причина которого хоть и известна, но от этого чуда не меньше. Может быть, благодаря уроку разноцветного снега у меня осталось на всю жизнь твердое сознание того, что знание причины чуда не отменяет; и, наоборот, что для чуда причину знать не обязательно; что между фактом и чудом – вообще нет никакой связи. А что чудо растет из легенды – это само собой разумеется.