Ф. И. О. Три тетради

3. В моей жизни фильм Тарковского «Сталкер», вышедший на экран в 1979‐м, то есть именно в том году, когда из Ярхо я стала Медведковой, сыграл важную роль. Я тогда дружила с группой ребят, в число которых входил мальчик со сказочно прекрасной фамилией Бессмертный. Его брат был звукооператором Тарковского, и благодаря ему мы получили приглашение на премьеру «Сталкера», в какой-то огромный кинотеатр, не помню какой. Я вышла с просмотра в состоянии потрясения не только и не столько эстетического, сколько душевного и даже, можно сказать (если бы это слово не было столь затасканным), духовного. Позднее я повела мою мать посмотреть этот фильм, и она вышла в ярости; фильм ей не понравился, и мы поссорились. Она мне тогда говорила, что это вообще не кино: что за аргумент? Мне же, в те мои шестнадцать лет, твердо верилось, что Сталкер – герой, мученик за веру (неважно какую и во что) в мире безверия. Что за этим (верой) он и водит людей в запретную зону, жертвуя собой, женой и дочерью. Этот смысл фильма мне казался тогда очевидным. Кроме всего прочего, обритый налысо Сталкер – Александр Кайдановский – был похож на Холдена Колфилда с обложки «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, то есть на персонажа с картины американского художника Эндрю Уайета «Портрет сына Альберта» 1959 года, который стал для нас, советских детей моего поколения, идеальным образом Подростка, не приспособленного к жизни взрослых, не желающего адаптироваться к их лживому миру. И лишь заново посмотрев этот фильм недавно, я вдруг увидела, в какую тщетную, беспомощную и самоубийственную игру играет Сталкер в этом фильме, упиваясь своей отверженностью (недаром читает он стихотворение Тарковского-отца «Только этого мало»). Ибо ему всегда тут (здесь и сейчас) мало, не додали, а потому надо «туда». Вера его «там», где нас нет. А тут что? Обожающая его жена и дочь-инвалид: мало не покажется. Но ему мало. Так вот под самый конец фильма его жена, великая Алиса Фрейндлих, его укладывает, и он засыпает в слезах, ибо мир, человечество, не оправдали его ожиданий и надежд, и тогда эта женщина начинает говорить. Ее монолог, длинный, странный, тогда, в шестнадцать лет, показался мне излишним. Но я тогда не читала еще «Улисса» Джойса, не знала о заключительном монологе жены Леопольда Блума – Молли. А теперь вдруг поняла, насколько Молли и Алиса (кажется, у ее героини в фильме нет имени) схожи и, вместе, сродни своему общему прототипу: Пенелопе. У Молли Джойса, как у «Мотающей» Робера, сознание вертится по кругу. Алиса из «Сталкера» ближе к Пенелопе, на которую Молли – пародия. Ее речь полна любви. И тут мы снова у цели. Ибо и у тех, кто пытливо вглядывается в скрытый смысл вещей, и у тех, кто мотает клубки, и у тех, кто в неподвижности и сосредоточенности ткет словесные покровы, – только одна и есть учительница – Она.

4. Интересно, что у отцов-пустынников первых веков христианства, чьи тексты собраны в знаменитом «Добротолюбии», есть – например, у Евагрия Понтийского, но не только у него – идея, что качество молитвы связано со способностью сосредоточиться, не интеллектуально, а как-то иначе. Так молитва и гений встречаются под эгидой любви. А не об этом ли и у Пушкина?

5. Так вот о Ней.

Достанем ветхие, прозрачные листы, исписанные рукой моего деда, неудавшегося писателя Михаила Медведкова, мечтавшего, наверное, а как же иначе, увидеть свое имя на обложке книги. Вот эта моя книжка пусть и станет ему обложкой…

6. Заметим еще, что то, что обычно называют «пенелоповой работой», то есть ковер, таковым не является, а есть на самом деле погребальный саван, предназначенный для отца Улисса, Лаэрта. Вечно ткомый и распускаемый саван – вместо бетонных статуй и «центров по изучению» – это, конечно, тоже утопия (как все человеческое). Но мне она ближе. Правда, и Павсаний, и Овидий обвиняли Пенелопу в изменах мужу (вот откуда Молли), ну что ж поделаешь. «Будь непорочна, как лед, и чиста, как снег, не уйти тебе от напраслины». А πηνέλοψ, в мужском роде, это птица такая вроде утки, по-русски чирок. А πηνη означает нитку ткача. Так что утканиткая ткачутка – Пенелопа – снова игра слов. Эта утка, ткущая саван и распускающая его, ибо он, Лаэрт, еще не умер, и снова ткущая (ибо умрет наверное) – и есть мой идеал жизни на руине, над пропастью.

…и снова, и снова, по кругу…

7. Песнь 2, 90 (в переводе Вересаева):

Вот что, мои женихи молодые (ведь умер супруг мой),
Не торопите меня, подождите со свадьбой покамест
Савана я не сотку, пропадет моя иначе пряжа.
Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий,
Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет.