Фабрика мертвецов

Гаечный ключ выпал из рук — провалился внутрь седла и стукнул по пальцу, но Митя толком и не почувствовал. Он вытер заливающий лицо пот и огляделся. Отец был жив, это Митя увидел сразу. Стоял, цепляясь за своего паро-коня, припавшего на изломанную ногу, словно автоматон преклонил колено, и хрипло, загнанно дышал. Свенельд тормошил Ингвара — тот скреб пальцами по земле, пытаясь подняться, и громко стонал.

Рядом с завалившейся набок паро-телегой лежали двое. Многократно перееханный поперек и пару раз вдоль Гришка еще пытался шевелиться, скреб когтями по земле. И вылетевший из седла стражник — тот не шевелился вовсе и гораздо больше походил на мертвого, чем настоящий мертвец. Глаза его были накрепко зажмурены и открывать он их явно не собирался.

— Alles! — выкрикнул седок паро-бота, и его автоматон бухнул ножищей в последний раз.

Под стальными «ступнями» расползалась нестерпимо смердящая черно-коричневая жижа… и эта жижа — волновалась! Бугрилась пузырями, пучилась, булькала, тянулась во все стороны омерзительными отростками — жижа… жила! Митя показалось, что прямо посредине нее мелькнул… глаз!

— Все целы? — Отец нашел глазами Митю на автоматоне — и шумно выдохнул. — Спирт у кого-нибудь есть?

— Heir, mein Herr! Guter deutscher Schnaps![1] — лихой старичок с готовностью сорвал с пояса фляжку.

На подгибающихся ногах отец доковылял до навьев, походя пнул прикидывающегося мертвым стражника, заставив того ожить и торопливо отползти прочь, и принялся скупо и аккуратно поливать мертвяков из фляжки.

— Guter deutscher Schnaps! — теперь тот же возглас старичка был полон истинного трагизма.

У отца в руках ломались спички — он чиркал одной, второй, третьей, пока наконец на кончике не затеплился огонек… И тогда отец просто уронил спичку в спиртовую лужицу. Вспыхнул синий огонек, побежал по тонким «дорожкам». Останки мертвяков отчаянно задергались в огне, воздух дрогнул, словно принимая беззвучный вой. И все стихло. Зато заорал отец:

— Средь бела дня! И серебро их почти не берет! Что за мертвецы такие!

— И в роще умрун средь бела дня. Ах да, простите, батюшка, я совсем забыл — я же его выдумал! — словно сплевывая, процедил Митя.

— Право же, Митя… не ко времени вы! — укоризненно пробормотал Свенельд Карлович, помогая Ингвару сесть.

Митя воззрился на него возмущенно: вы бы, господин Штольц, с братцем… спасенной царевной, нянчились, чем другим замечания делать! Даже увернуться от мертвяка не смог, не то что ударить!

Ингвар посмотрел на Митю, густо покраснел, вскочил… покачнулся… но, оттолкнув руку брата, поковылял к паро-телеге, напоследок одарив Митю ненавидящим взглядом.

Тот досадливо цокнул языком: не дело, чтоб по лицу светского человека читал каждый провинциальный мальчишка. Все-таки и его самого эти мертвяки… можно сказать, выбили из колеи. Совсем как паро-телегу.

— Ingvar, mein Junge, shneller! Mal sehen was da ist![2] — Старик с ловкостью обезьяны соскочил с паро-бота и заспешил к покалеченному автоматону.

— Нож ты все же носишь. — Отец протянул выдернутый из борта паро-телеги Митин нож. — Только бросать разучился.

— Я боялся попасть, — очень сухо обронил Митя.

— О да, для Ингвара получить тоненький ножик в ногу, конечно, ку-уда страшнее, чем быть сожранным мертвяком, — иронически протянул отец. — Да и самому бы не пришлось гаечным ключом отбиваться.

Митя только передернул плечами: пусть думают, что он боялся поранить Ингвара. Не объяснять же, что попасть он боялся в мертвяка.

«А ведь так и убьют, — отчетливо понял он. — Вот замешкаюсь, потому что не хочу упокаивать, — и убьют, загрызут попросту, и не будет ни возвращения в Петербург, ни балов, ни новых жилетов от “Генри”. А не замешкаюсь и упокою… Как же я попался, как жутко и глупо я попался!»

Словно в подтверждение этих его мыслей с небес донесся скрипучий каркающий смех. На фоне ярко-голубого неба парил похожий на крест крылатый силуэт. Кто-то мог бы подумать, что это орел или гриф, но Митя-то точно знал, кто там. Словно для того, чтоб развеять уж все сомнения, тварь сложила крылья, стремительно падая вниз. И распахнула их вновь только над самыми головами, обдавая испуганно присевших людей запахом нагретых перьев и раскопанной земли. Пронеслась над ними, едва не мазнув Митю по лицу краем черного одеяния. И тяжело хлопая крыльями, снова пошла вверх.

— Мара, — тяжело проговорил отец. — Да еще и рыжая. Надо полагать, та самая, что в поезде… И та… — Он вопросительно поглядел на сына, вспомнив, что тот пытался рассказывать о маре в поместье.

Митя только оскорбленно выпрямился в седле и отвернулся.

— Ингвар с герром Лемке, — подошедший Свенельд Карлович кивнул на старичка-германца, любовно заматывающего порванную мертвяком трубку на ноге паро-коня, — ваш автоматон слегка подлатают, но этого хватит только до мастерской. Так что позволю себе пригласить вас, Аркадий Валерьянович, к нам в имение. У нас мастерская есть.

— Мда-с… Очень ваш механик вовремя появился, — пробормотала отец. — Да и вы, Свенельд Карлович, весьма… хм, сильны. Мертвяка голыми руками…