Фабрика прозы: записки наладчика

Однако доля истины тут есть. Эмоциональные и интеллектуальные темы у всех писателей всего мира в общем-то одинаковы: любовь, семья, смерть, поиск Бога или смысла жизни; искание истины о людях или о себе или поиск истины в детективе, скажем.

Но нужна главная социальная тема.

Лев Толстой действительно «зеркало русской революции», иначе говоря, зеркало русской модернизации. Крах сословно-крепостнического мироустройства и миросозерцания – вот главная, базовая, матричная тема Льва Толстого. Он рассматривает это с двух сторон, и с точки зрения аристократа, и с точки зрения мужика. А вот промежуточный статус (разночинцев) – кажется, не приемлет.

У Чехова главная тема – личное достоинство и личная свобода именно разночинца. «В нем проснулась его гордость, его плебейская брезгливость» (рассказ «Супруга»).

У Бунина главная тема – оскудение мелкопоместного дворянства. Герой Бунина страдает и гибнет оттого, что рушится его милый и уютный мелкопоместный мир. Частая мысль бунинского персонажа в его раздумьях об отношениях с женщиной: «Что я могу ей дать, я беден, отец разорен, имение заложено…» Мысль о том, что образованный молодой человек может пойти в службу или в предпринимательство и его подруга вскорости может стать женой «его превосходительства» или фабриканта, – для героя Бунина просто невозможна. Его жизнь, его счастье – это в морозный день подойти к окну и смотреть, как Прошка с Ерёмкой привезли сани с дровами для печей…

Вот и выходит, что для русской литературы 1860–1910-х годов тема, в общем-то, одна: модернизация и ее трагедии.

Основная тема русской литературы в эмиграции – ностальгия.

У советской литературы, вплоть до Трифонова, Горенштейна, Домбровского, Карабчиевского, Кормера, а также Астафьева, Абрамова, Белова, Распутина, – тоже одна тема: революция и советская власть.

Но я, собственно, вот о чем: есть ли у современной русской литературы некая общая тема?

На самом деле вопрос не только литературный – вопрос такой: есть ли в современной России некий мощный социальный процесс, сопоставимый с крахом сословной России XIX века или с коммунистической революцией ХХ века?

Если бы, допустим, в России в 1991 году объявили люстрацию и два-четыре миллиона самых активных, самых богатых, самых социально мощных людей были бы росчерком пера выкинуты из «власти» в «простой народ» – это бы непременно стало центральной темой литературы.

Но на нет и суда нет…

3 марта 2018

В кресле под пледом. Иногда читаешь хвалебный отзыв: «Это такая уютная книга! Ее так и хочется читать в осенний день, после воскресного обеда, забравшись с ногами в кресло, укутавшись теплым пледом, поставив рядом кружку чая с молоком!»

Для меня хуже рекомендации нет. Я эту книгу не открою. Есть такие книги, которые получили название reader friendly. «Дружественные к читателю». Вся подобная беллетристика, полная описаний старинных парков, завтраков в большой семье, переживаний мальчика, впервые путешествующего морем, и т. п. уютные, баюкающие псевдовикторианские или квазимелкопоместные прелести, – на мой взгляд, предназначена для эмоциональных идиотов, зацикленных на охране своего внутреннего мира от тревог и беспокойств.

Вспоминаю свою американскую знакомую, которая обо всем, что выходило за рамки «позитивного взгляда на мир», восклицала: «Oh! It’s so depressing!» (это так огорчительно!) События в Югославии depressing, «Братья Карамазовы» depressing, победа республиканцев на выборах в Конгресс depressing, и даже стихи Джона Китса depressing.

А что же тогда не depressing? Как что? Забраться с ногами в кресло, укутаться пледом, взять в одну руку чашку чаю с молоком, а в другую – что-нибудь reader friendly…

6 марта 2018

Целевая аудитория. Одна замечательная русская-советская писательница, а именно Виктория Токарева, говорила – лично мне говорила (хотя, м.б., она то же самое кому-то еще говорила или даже где-то публиковала; однако мне она это говорила на прогулке по дачным аллейкам):