Фабрика прозы: записки наладчика

Сегодня рассказывал детям про «Денискины рассказы», а также про жизнь в 1960-х – примерно то, что написано в юбилейной книге, изданной АСТ в 2013-м, к столетию со дня рождения моего отца. Там, кроме рассказов, есть мои комментарии – «как это было на самом деле». В том числе про коммуналки. Про ванную по субботам; про телефон на стене, с карандашом на ниточке; как мы в прятки играли в коридоре… «А теперь вопросы, ребята!» – говорю.

Мальчик семи лет спросил: «Но почему так случилось? Зачем люди стали жить в этих, ну, в ком-му-нал-ках?»

Я смалодушничал. Сказал: «У папы с мамой спроси».

* * *

Никому не надо льстить. Ни родным, ни близким, ни папе с мамой. Другу, написавшему повесть, не надо говорить «старик, ты гений!». Тем паче не надо льстить народу, к которому ты принадлежишь. Не надо говорить, что он мудрый и героический.

1 июня 2015

«Последняя электричка», которая оказалась первой. Советский писатель Юрий Пиляр, он же 14-й барон Пилар фон Пильхау (1924–1987), воевал, попал в плен, в Маутхаузен, выжил, потом отсидел свое в СССР, написал несколько интересных книг, боролся за права узников нацистских лагерей, был умеренным диссидентом («подписантом»). Но это так, справка. Я не о том.

Мне только исполнилось семнадцать. Ясно, какой у меня опыт любви – сплошные фантазии. И вот в декабрьской «Юности» за 1967 г. я читаю повесть Юрия Пиляра «Последняя электричка». Там – страшное. Герой впервые изменяет жене, влюбляется, увлекается – и вдруг с ужасом понимает, что «это всё одинаково – что с Таней, что с Ниной: руки губы объятия поцелуи чувства – всё то же самое!» Я тоже в ужасе.

Но все-таки оказалось не одинаково, слава богу…

В этой повести герой получает нож в живот от хулиганов на пригородной станции и, умирая, истекая кровью, вспоминает свою короткую (он молод) жизнь. Отношения с женой, маленькой дочерью, родственниками жены. Абсолютная несовместимость двух личностей при страстном влечении двух тел. Эта повесть – неожиданно для тогдашней советской литературы – была полна тонкой и глубокой, подробной рефлексии любовных отношений, и социальных тоже, полна описаний «манипулятивных игр», что ли. Вот эта личностная, ценностная несовместимость при невозможности разорвать отношения (ребенок, секс, ответственность) – тут, собственно, и был смертный приговор герою, так что ему надо было только ждать случайного ножа, трамвая, кирпича на голову…

Это я к чему? К тому, что это какой-то «прото-трифонов». Через полтора года в «Новом мире» вышел «Обмен» Юрия Трифонова, вещь более сильная, точная, значительная… но чем-то неуловимо (или даже уловимо, «матрично») похожая.

Есть такая теория: литература рождается и варится как бы «внизу потока», а великие произведения не столько открывают новое, сколько завершают наработанное ранее.

Вот, собственно, и всё.

7 июня 2015

Нам очень трудно, едва ли вообще возможно понять внутренний мир величайшего русского поэта. Почему? Потому что Пушкин – писатель и человек скорее XVIII столетия, хотя и создал современный русский литературный язык. Вот такой парадокс. Поэтому у Пушкина не было литературных последователей.

Вся великая русская литература XIX в., от Гоголя до Чехова, основана на следующих принципах. Русский писатель – демократ, христианин и богоискатель, противник правительства и государства, почвенник, моралист-проповедник; для русского писателя XIX в. содержание стократ важнее формы, русский писатель кто угодно, но не эстет. Наконец, для русского писателя литература есть служение обществу.

Не то – Пушкин. Он аристократ, атеист, государственник и империалист, при этом европеец, он аморален, он ничего никому не проповедует, он эстет и мастер изысканной, утонченной формы стихов и прозы; он не дорожит любовию народной и не собирается поучать чернь. Это не я сообразил. Это сообразил Петр Губер в 1923 году.

Можно сказать, что Пушкин – едва ли не единственный русский писатель, так сказать, поэт в высоком смысле этого слова, а остальные – более или менее одаренные труженики на ниве народного просвещения.

Это будет верно, но ужасно несправедливо по отношению к Тургеневу, Достоевскому, Толстому… Поэтому лучше считать, что Пушкин – это «беззаконная комета в кругу расчисленном светил».

* * *

Однажды, полвека назад, на уроке литературы, какой-то студент-практикант задал нам вопрос: «Кто виноват в смерти Пушкина?» Лес рук, град ответов. Дантес, Наталья, старик Геккерн, пасквилянт Долгорукий, граф Бенкендорф… Какая-то очень начитанная девочка сказала: «Может быть, Идалия Полетика?»

«Нет! – сказал студент-практикант и указал пальцем на моего соседа по парте, известного на всю школу двоечника, хулигана и сочинителя неприличных стишков. – Ну, кто же виноват в гибели Пушкина?»

Тот толкнул меня коленом под партой. Я, исключительно для смеха, шепнул ему:

«Смдржвие! Црзм!»

Он встал и пробурчал: «Царизм. В смысле самодержавие».

«Правильно! – воскликнул студент-практикант. – Это пять!»