Фабрика прозы: записки наладчика

Смотрю из окна. Так и есть. На скамейке сидит парочка: откормленный парень лет сорока и девушка – худенькая, сильно моложе. Между ними – раскрытый рюкзак, из которого она торопливо достает бутылку и пластиковые стаканчики. Он погоняет ее криком «сука!», произнося вот так: «Ссэка!» Она дрожащими руками наливает ему и себе. Он выпивает, отхаркивается и кричит: «Сссэээка!! убью нахер… ну, ссэка!» Она наливает еще стакан, уже только ему, он пьет, она протягивает ему закусить, что-то в салфетке, он бьет ее по руке – «Идинаххх, сэка!» – и кидает стакан наземь.

Она прячет бутылку и несъеденный бутерброд назад в рюкзак, нагибается – она очень худая и стройная, маленького роста, – вежливо подбирает стакан, кладет его в урну. Потом надевает рюкзак. Помогает своему повелителю встать со скамейки.

Они уходят. Он харкает, плюется, шатается и кричит: «Ссэка нах!!!» Она держит его под руку.

Кто-то, конечно, скажет: а вдруг это любовь? А я разве спорю? Любовь, любовь…

Всё познаётся в сравнении – какая банальность. И как верно.

Вечер. Под окном три дворовые старухи надтреснутыми голосами поют о любви – тот самый репертуар: про рябину, про лютики и даже про «без меня тебе лететь с одним крылом».

В другой день я бы разозлился. А сейчас готов умилиться.

9 августа 2015

Нет на свете места, где бы сегодня находилось прошлое. Мы не можем очутиться ни в древнем Риме, ни в Москве 1991 года. История существует только в документах, исследованиях, учебниках и исторических романах. Но документов такая чертова туча, что даже внятно изложить их – не говоря уже о том, чтобы выстроить в непротиворечивую систему, – невозможно ни технически, ни логически. Исследования опровергают друг друга. Учебники меняются не только из-за новых открытий, но и в ходе политических перемен. Что уж говорить о фантазии романистов!

Выводы.

Умеренный: у истории нет и не будет единой истинной версии.

Радикальный: история – это и есть процесс ее переписывания.

* * *

Счастье как итог своевременной и легкой дефекации от В.В. Розанова:

«Еремей в избе, помолясь, обедает серые щи с кусочком говядины и гречневую кашу. И через 2 часа делает “пищеварение”. Его превосходительство Никифор Семеныч жрет трюфеля и французскую кухню. “Сходил” только к часу ночи… какой-то гадостью.

Кто из них двух счастливее?» («Уединенное», 28.IV.1914).

Какое, однако, мощное, кишечно-фекальное представление о счастье! Счастье – это просраться. Только такой человек мог всерьез верить, что евреи готовят мацу на крови христианских детей.

А писатель – великолепный. Что делать!

Еще о счастье от Василия Васильевича Розанова, теперь уже не пищеварительное, а социальное:

«У Еремея родители тоже кушали щи и кашу. И – дед, и – бабка. А как детей он не отдал в училище, то и дети будут кушать кашу и щи. Ни поползновений, ни возможности, ни критики… Не то у Никифора Семеновича: у него служба идет хорошо, но есть какие-то препятствия. И он не знает, передвинется ли в “высокопревосходительство” или останется “там же”… Зависть. Сомнения о себе. И мука. Кто из двух счастливее?»

Вывод: человек, живи, как Еремей! А отчего же ты, дядя Вася, статьи и книжки пишешь? От этого одно расстройство: то критик обругал, то тираж не продается… Жену у Бехтерева лечишь, не у знахаря. Дети, гимназия. Суворин, колонки в «Новом времени», квартира на Шпалерной в восемь комнат…

Ты, дядя Вася, хоть и великий писатель, а пошлый лицемер.

11 августа 2015

О психологическом разврате. Еще сравнительно недавно о поступках людей судили с моральной точки зрения. Говорили: это хороший поступок, а это – дурной. Это правда, а это ложь, это благородство, а это подлость, это жестокость, а это – милосердие. И так далее.

А теперь всё чаще и чаще говорят: он не подлец, он изживает травму раннего детства! Он не бесстыдно лжет, а страдает от отсутствия одобрения со стороны значимого другого! Он не издевается над близкими, а компенсирует низкую самооценку!

В общем, вместо морали – учебник психопатологии. А вместо негодяя – страдалец.

16 августа 2015

Самая жуткая (и отчаянно правдивая) запись у Розанова:

«Когда мама моя умерла, то я только то́ понял, что можно закурить папиросу открыто. И сейчас же закурил. Мне было 13 лет».

25 августа 2015

В какой-то советской книге я читал вот такое истолкование гумилевского «Жирафа»:

«В этом стихотворении с пронзительной горечью и самокритикой описано творческое бессилие буржуазного художника-модерниста. Он даже не может сказать сердечные слова утешения любимой женщине. Не говоря уже о том, чтобы развернуть перед ней ясную и вдохновляющую перспективу жизни, полной свершений, борьбы и побед».

30 августа 2015

Замечательная встреча в парке Горького у меня была. Спасибо, Евгения Вовченко!

Был дождь – поэтому из открытого зала перенесли в маленький закрытый лекторий, было не меньше 35 человек, почти все молодые, слушали прекрасно, внимательно, с интересом. Разобрали «Ариадну».

Отметили, что это едва ли не единственный рассказ Чехова, в котором в роли автора-рассказчика – сам Чехов.