Фабрика прозы: записки наладчика

Когда я работал в Дипломатической академии МИД СССР, у нас выступали разные деятели культуры. Однажды приехал поэт Алексей Сурков. Это был примерно 1977 год. Ему было уже к восьмидесяти. В сером костюме, с золотой звездой Героя соцтруда. Взобрался на кафедру и прочитал небольшую лекцию о современной советской литературе. Сначала поговорил о светлых перспективах и бодрой правде соцреализма, а в заключение сказал, что у нас есть два писателя, о которых есть смысл говорить серьезно, если иметь в виду великие традиции русской литературы: это современный Лев Толстой, а именно Солженицын, и современный Некрасов, а именно Галич.

Ему жидко похлопали, вручили цветы и проводили до машины. А потом в коридоре какая-то пожилая партийная дама сказала: «Нет, товарищи, это невозможно! Какое безответственное, какое недостойное выступление!»

Я возразил: «Но ведь Алексей Сурков – один из руководителей Союза писателей СССР! Лауреат сталинских премий, Герой соцтруда… Может быть, ему виднее?»

Но партийная дама воскликнула: «Ах, товарищ Драгунский! Вы же современный молодой человек! Откуда в вас такое чинопочитание, такое преклонение перед авторитетами?!»

* * *

Говорят, что Алексей Сурков был сложной личностью. Подписывал «Письмо группы советских писателей» против Солженицына – при этом по просьбе Ахматовой оказывал помощь Бродскому, рекомендовал в Союз писателей братьев Стругацких. Кочетов тоже сложная личность: кристальный коммунист и вместе с тем – коллекционер антиквариата; громил с трибуны и травил в печати диссидентов – и привозил им же из-за границы редкие лекарства.

Мне кажется, это не личности были сложными, это наша жизнь в 1960-е и особенно в 1970-е годы была мозаично-маразматичная.

26 августа 2016

Давным-давно, когда я рассказывал своей дочери Ире сказку или читал детскую книжку, она часто спрашивала о герое:

– Он богатый или бедный?

– Не знаю, честно говоря, – поначалу терялся я.

– Нет, скажи, скажи, скажи! – настаивала она. – Богатый или бедный?

Потом я понял, в чем тут дело. В детском саду им накрепко вдолбили: бедный – хороший, богатый – плохой. Только так, и никак иначе. Наследие классового подхода в детской литературе и педагогике 1920–1930-х годов. Сообразив, в чем дело, я уже точно знал, что ответить: Буратино – бедный, Карабас – богатый. Айболит – активист комбеда, а Бармалей – типичный кулак-мироед.

Вот эта советская (диккенсовская? раннехристианская?) ценность – умиление перед бедняком и подозрение к богачу – постоянно оживает в наше время. Конечно, просвещенный и гуманный человек всегда на стороне слабого… Но не надо так уж бездумно… Потому что если бездумно, то слабый тут же становится сильным, наглым и проворным, как пиранья.

27 августа 2016

Ответы истории. В 1967 году ученые Института истории АН СССР на два выходных дня заполучили машину времени (МВ-01-а), которую только что изготовили ученые из Института физических проблем. Машина позволяла в течение сеанса вытащить человека из прошлого и перенести его в наше время. Сложность же состояла в том, что МВ-01-а не умела ориентироваться в Space-Time Clusters и выхватывала первого попавшегося.

Первым попавшимся оказался подъясачный вогул. Вторым – джунгарский двоеданец с Алтая. Оба, во-первых, говорили на ужасном «пиджин рашен», а во-вторых, ничегошеньки ни про что не знали и на все вопросы отвечали: «Это, то есть тово…»

Но зато третьим оказался аж сам Леонид Борисович Красин, который такое порассказал о финансировании забастовок и переговорах в Брест-Литовске, что советские историки натурально обдристались, едва дождались конца сеанса, а в понедельник с утра пораньше понесли отдавать МВ-01-а благодетелям-физикам, но по дороге уронили на асфальт, и всё.

А Институт истории через полгода разделили на Институт всеобщей истории и Институт истории СССР.

10 сентября 2016

Невольно поймешь ту старорежимную бабушку, которая после октября 1917-го перешла на французский, на коем и общалась со своими детьми и внуками до незаметной своей смерти глубокой осенью 1940-го…

Потому что вести полемику по поводу роли Сталина в восстановлении православия и роли клеточно-волновой памяти матки в нравственном облике детей – решительно невозможно.

11 сентября 2016

Братья-писатели. «Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи. Они в большинстве своем холодны, мертвы, в них нет даже того самого главного, что, на мой взгляд, делает поэзию, – нет темперамента, нет веры в свою страну. Язык стихов сложен, темен и пахнет Пастернаком. Советские ли это стихи? Да, конечно. Но если бы передо мною был поставлен вопрос – следует ли печатать эти стихи, – я ответил бы – нет, не следует» (Петр Павленко, 16 марта 1938).

Павленко П.А. (1899–1951) – прозаик, драматург, лауреат четырех сталинских премий, и все – первой степени (уникальный случай).

Ну и где же ты, Павленко?

* * *