Фабрика прозы: записки наладчика

Выражение «культ личности» в начале ХХ века значило совсем не то, что в середине и далее. Сейчас «культ личности» – это возвеличивание некоей персоны, в 1950–1970-х – синоним сталинизма.

А раньше – совсем другое. Приходилось читать у русских авторов: «Символисты несли культ личности в жизнь, культ музыки в поэзию, культ формы в литературу» (Андрей Белый, 1907). И вот так до конца 1930-х: «Отрицание авторитета церкви и феодальных догматов, культ личности и рост индивидуализма» (А.К. Дживелегов, «Об эпохе Возрождения», 1938). То есть речь шла о приоритете свободной личности, о ее праве на выбор и даже на своеволие – в противовес давлению общества, государства, церкви, пресловутого «как все».

А потом ба-бах! «Культ личности Сталина». Возможно, какой-то референт Хрущева был человек начитанный, но поверхностный. Вспомнил красивое словосочетание, но забыл, что оно означает.

Но скорее всего, источник – не совсем аккуратный русский перевод письма Маркса к Вильгельму Блосу: «Из неприязни ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран» (Соч. К. Маркса и Ф. Энгельса, т. XXVI, изд. 1-е, с. 487–488). Этот том был выпущен в 1946 году. В подлиннике: Widerwillen gegen allen Personenkultus (Отвращение ко всякому персональному культу). То есть у Маркса идет речь о Person – а не Persönlichkeit. То есть о «лице» как о правовом понятии (физическое лицо, так сказать), а не о «личности» как философском понятии. В русской публицистике, философии и искусствоведении «культ личности» – очевидно, до конца сороковых годов, до публикации 26-го тома – и до доклада Хрущева – употреблялось в философском смысле, а потом – так, как теперь. Очевидно, группа Поспелова, готовившая доклад Хрущева, использовала эту фразу из русского перевода Маркса.

6 сентября 2017

Зам. главного писателя. Не знаю, есть ли в России главный писатель, но всё равно должен быть его заместитель. Я его нашел, нашего замглавписа. Это Чехов!

«Однажды он сказал:

– Понимаете, поднимаюсь я как-то по главной лестнице московского Благородного собрания, а у зеркала, спиной ко мне, стоит Южин-Сумбатов, держит за пуговицу Потапенко и настойчиво, даже сквозь зубы, говорит ему: “Да, пойми же ты, что ты теперь первый писатель в России!”… И вдруг видит в зеркале меня, краснеет и скороговоркой прибавляет, указывая на меня через плечо: “И он…”»

Еще:

«Однажды, читая газеты, он поднял лицо и, не спеша, без интонации, сказал:

– Всё время так: Короленко и Чехов, Потапенко и Чехов, Горький и Чехов» (И.А. Бунин, «О Чехове»).

Да и сейчас так: Достоевский и Чехов, Толстой и Чехов, даже Бунин и Чехов…

7 сентября 2017

«Против антиисторизма» (была с таким названием злая статья А.Н. Яковлева, «ЛГ», 15.11.1972). Но я про другое. Нельзя проецировать наши нынешние представления на старинную литературу и вообще на ту литературу, которая сочинялась до того, как некое понятие вошло в общепринятый дискурс.

Поэтому не надо говорить о травмах раннего детства, супружеских изнасилованиях, растлении малолетних, созависимостях и т. п. – применительно к текстам до середины ХХ века. Иначе получится, что все они не про то, про что написаны.

9 сентября 2017

Как прекрасна русская интеллектуальная проза XIX века: «…всякий раз мы возвращались друг к другу с заметной радостью, чтоб опять начать старую историю горького высматривания истин друг друга, пока года и успехи не сделали его гораздо спокойнее относительно себявыставления, а у меня те же годы и жизненная усталость не отбили дерзкой охоты к глумлению над людьми. Впрочем, ни он не освободился вполне от тайного индифферентизма, дозволяющего невинное предательство людей и потворство безобразию знакомых, почему-либо занимательных ему или нужных, ни я не освободился окончательно от наклонности считать пустяками чужую душу и относиться к ней с молодечеством. Такова исповедь: у обоих нас исправление идет медленно и вряд ли когда завершится» (Павел Анненков об отношениях с Иваном Тургеневым; 1851).

* * *

«Главные писатели» – это не выдумка. Главные в смысле творческого обаяния, проникновения даже в тех, кто, казалось бы, совершенно чужд их идеям или их поэтике. Такие, что «после них уже нельзя писать так, как будто их не было». Так вот. Самые главные, в смысле самые мощно влиятельные поэт и прозаик XIX века. Поэт – скорее всего, Бодлер. Прозаик – несомненно, Чехов.

10 сентября 2017

О технике письма. Сочиняя один довольно-таки длинный (страниц на 500) текст, я вдруг, прямо только что, понял про себя одну важную вещь, на которую раньше не обращал внимания. Вот она.

Я совершенно не могу написать, к примеру, так: «Таня приехала в Москву вечером, поехала к подруге, у которой всегда останавливалась, и в половине двенадцатого позвонила Коле. Они встретились за полночь».