Фаюм

– Привет, современники! С вами снова подкаст «Памяти Гильгамеша». Здесь говорят те, кто жил прежде нас, но удивительным образом все еще находится рядом. Сегодня мы узнаем, как сложилась дальнейшая судьба мальчика, который в девять лет полностью утратил зрение и слух в результате перенесенного менингита. Слово нашему гостю.

Через год после того, как случилось мое превращение, нашу семью постигло несчастье. Мой отчим был обвинен то ли в растрате казенных средств, то ли в подделке документов в своем департаменте и заключен под стражу. Матушка не вынесла такого позора и бросилась в Неву с Николаевского моста. Илюшу после трагедии забрала к себе его бабушка, теща Льва Михайловича. Но до меня и до Ляли ей никакого дела не было, так что нас отправили в сиротское отделение при Воспитательном доме. То, что нас с сестрой при этом не разлучили, стало вторым маленьким чудом в моей жизни. Проблема заключалась в том, что Воспитательный дом в Петербурге уже три десятка лет принимал исключительно девочек, а мальчиков-сирот везли в интернат в Гатчине. И только чрезвычайными хлопотами Владимира Михайловича Кернига, под чьим врачебным наблюдением и попечением я уже год как находился, нам с Лялей удалось тогда не потерять друг друга. Доктор Керниг, по счастью, оказался близко знаком с новым главным врачом приюта – Василием Ивановичем Фребелиусом. Владимир Михайлович лично привел нас обоих к нему, умоляя, во-первых, помочь зачислить в приют Лялю, чей четырехлетний возраст уже вдвое превышал установленный ценз (здесь, возможно, отчасти сыграло свою роль и всепобеждающее обаяние самой крохи, немедленно очаровавшей доктора Фребелиуса). Кроме того, Керниг просил не разлучать девочку с ее братом-инвалидом, то есть со мной. Эти дети, говорил он, связаны между собой крепче, чем сиамские близнецы; возможно, то, что я наблюдал между ними в течение последнего года, нельзя объяснить в рамках физиологии и современной медицинской науки, но они как будто бы срослись сердцами, продолжал он, так что даже попытка их разделить будет губительна для обоих. Вняв мольбам коллеги и взгляду Ляли, доктор Фребелиус осмотрел меня, убедившись в моей умственной полноценности и хорошем развитии, поразмыслил, что тут можно устроить, и обещал свою помощь. Он жил на казенной квартире при Воспитательном доме и выделил в ней для меня небольшую комнатку, чтобы мы с Лялей остались как можно ближе друг к другу.

Там я и прожил следующие шестнадцать лет. Вскоре под руководством доктора Кернига Ляля научилась говорить со мной через руки. С тех пор каждый вечер мы обменивались впечатлениями прошедшего дня: она спешила поведать мне о своих играх и классах, я рассказывал ей сказки и истории – те, что читал раньше, или новые, которые выдумывал нарочно для нее. Василий Иванович был со мной по-отечески заботлив. Впрочем, большую часть суток доктор Фребелиус проводил в своем больничном ведомстве, да и по медицинской специальности он был окулистом, так что в действительности мало чему мог меня научить или чем-то помочь в моем положении, однако прислуге он перво-наперво строго указал следить за моим питанием и времяпрепровождением. Как только с помощью доктора Кернига я освоил шрифт Брайля, Василий Иванович стал регулярно выписывать своему приемышу отпечатанные для слепцов издания. И поскольку на русском языке их тогда еще не существовало вовсе, то жизнь я продолжил изучать по-французски. Любимыми моими книгами были словари и энциклопедии. Кроме собственной интеллектуальной эволюции я предусмотрительно черпал в них множество новых историй для Ляли: о древних богах и богинях, что правили человеческой жизнью до Христа Спасителя, об удивительных животных, об ангелах и феях, об обычаях иных народов, населяющих вместе с нами этот мир, о могущественных царях и о красавицах минувших дней. Сказать по правде, я просто всегда боялся, что сестра вырастет, превратится из девочки в девушку, начнет выходить из нашего приюта в большой мир и однажды заскучает со мной. Так что – я отчетливо понимаю это теперь – своими рассказами старался, как в свое время Шахерезада, отодвинуть тот день насколько можно дальше. Когда заканчивались сказки, на помощь приходили чудеса. Для меня они были просто фокусами, но сестре, я надеялся, казались подлинным волшебством. Например, я просил ее дать мне потрогать несколько предметов: допустим, столовую ложку, варежку, тетрадь, яблоко, монету. Затем она должна была загадать один из них и отложить этот предмет в сторону. Я принимал таинственный вид, делал руками гипнотические пассы – и угадывал ее выбор, что неизменно приводило девчонку в восторг. Иногда Ляля подозревала, будто я каким-то образом подглядываю за ней, но всегда убеждалась, что такое, увы, невозможно. Впрочем, один раз из десяти я старался нарочно ошибиться – чтобы ей не наскучивало наше развлечение. Для меня оно было несложным, в своей бесчувственной темноте я давно тайком научился мысленно ощупывать время не только вокруг, но и немного перед собой или позади себя, находя там разгадку.