Фаюм

Я боролся трижды – и трижды легко победил. Рекогносцировка была моей тайной хитростью: слабость оппонента я понимал еще до того, как наши руки сцеплялись в захвате. Стоило мне ощупью разведать лицо и тело будущего противника – его характер, и воля, и замыслы со всеми их уязвимостями тотчас оказывались передо мной как на ладони. У человека напротив не было ни малейшего шанса – словно бы мы играли в преферанс и я физически видел все его карты насквозь.

Все окончилось быстро, и сестра сказала, что гордится мной. А еще сообщила, что остановивший нас молодой человек тоже невероятно впечатлен и выражает мне свое искреннее восхищение. Он представился бароном фон Адлером, вице-президентом Санкт-Петербургского общества ручной борьбы, и пригласил нас в недавно открытый ими клуб рукоборья, который располагался неподалеку, в Инженерном замке. Ляля учтиво пообещала, что мы подумаем, и барон дал ей свою визитную карточку.

Честно сказать, я поначалу был не в восторге от этой идеи, однако сестре очень понравилось такое развлечение. Ляля напоминала мне, как ловко я разделался со своими противниками в воскресенье, и это было лучшее, что она видела в жизни. Она говорила, что хотела бы увидеть меня с чемпионской лентой. Поэтому в следующий свой выходной мы отправились с ней в клуб рукоборья.

Так началась моя короткая спортивная карьера. Каких бы ни выставляли против меня борцов, я, коварно используя мой ритуал с осмотром перед схваткой, неизменно одерживал верх за борцовским столом. Со временем я ощутил, что кроме радости, которую эти победы дарили милой сестрице, теперь я стал находить в них и другой смысл – важный для меня самого. Нет, слава меня не интересовала. Но, непреклонно сгибая в бараний рог чужую силу, преодолевая яростное сопротивление посторонней воли, я демонстрировал этим статным гордецам, что их мышцы на самом деле слабы, что физическая мощь, которую они так старательно и любовно пестовали в себе, никчемна. Победы, я знал, ничему не учат борца, только разжигают в нем греховную спесь. Урок заключался только в проигрыше. Любой соперник неизбежно терпел поражение в схватке со мной – и чем унизительней, разгромнее и безнадежней оно было, тем наверняка строже и внимательней смотрел он после этого на себя в зеркало. Всякая мощь беспомощна и слаба – словно бы проповедовал я. Мои поединки становились все короче и беспощадней. Я не видел реакции побежденных, но полагаю, многие из них плакали, ощутив собственное бессилие передо мной. Кончилось все тем, что, уничтожая одного из лучших рукоборцев общества, который, на что-то надеясь, сопротивлялся в тот раз чересчур яростно, я разорвал ему мышцы плеча и локтевые связки. После этого случая нам отказали от клуба. Сестра, конечно, расстроилась, но что было поделать. Мы, во всяком случае, вернулись к прогулкам на свежем воздухе.

Спустя несколько месяцев, навестив меня субботним вечером, Ляля принесла с собой письмо от фон Адлера. Барон рассказывал, что на этой неделе в столицу приехал с гастролями из Парижа французский чемпион по ручной борьбе, за свою карьеру не потерпевший ни одного поражения в официальных схватках. Общество выставляло против него пятерых своих лучших борцов, и четверо из них вчера были французом повержены. Фон Адлер договорился перенести последний запланированный поединок на воскресенье – и теперь приглашал выступить в нем меня. Он приносил извинения за мое исключение из клуба и обращался к настоящему русскому богатырю с призывом не посрамить своего славного имени, защитив честь Петербурга и Российской Империи. Писал он и еще что-то высокопарное – оставившее, впрочем, меня равнодушным. Однако Ляля спросила, точно ли мы пойдем, – и я понял, что ей нестерпимо этого хочется, поэтому без колебаний согласился.

Следующим вечером мы с французом стояли друг перед другом. Сестра сообщила мне, что собралось неимоверное количество публики и даже члены императорской фамилии пришли взглянуть на наш поединок, – но это не имело никакого значения. Я опять выдвинул свое единственное условие – возможность осмотреть соперника, объясняя его тем, что должен понимать, с кем именно мне предстоит схватиться. Все было согласовано, и я принялся не спеша разбирать для себя непобедимого прежде чемпиона, наощупь изучая могучую мускулатуру его рук, бычий торс и шею с несколькими старыми шрамами. Первая часть осмотра впечатлила, но не испугала меня. Однако когда ладони поднялись выше, я на миг похолодел, обнаружив – у этой горы мышц напротив нет лица. Мои пальцы ощутили что-то твердое и гладкое – на противнике оказалась маска из тонкой мартеновской стали. Я жестами подозвал сестру и с возмущением потребовал немедленно снять это. Мне ответили, что в юности с французом произошел несчастный случай: на него напала стая бродячих собак, лишивших его глаз и обезобразивших лицо. Врачи попросту пришили ему маску к коже, и теперь она полностью вросла – так что снять ее без операции нет никакой возможности.