Факелы на зиккуратах (СИ)

– Эти коновалы в лаборатории пока не делали развернутый генетический анализ, – внезапно успокоившись, довольно пояснил Аластер, снова и снова заставляя Фабиана возвращаться к снимкам. – Если они правы, хотя хрен его знает, правы ли они, частью удалось перекрестить наши с Карстеном геномы, что значит, что ни одна сука не сможет с точностью хотя бы на семьдесят пять процентов установить, чей ребенок кто из них.

Фабиан подумал, и еще подумал, и еще подумал, но решил не смотреть на снимки, которые приводили внезапно поглупевшего Армониа в такой восторг.

– А если не удалось? – недовольно спросил он, глядя куда угодно, только не на экран.

– У них получилось, – с непоколебимой уверенностью ответил Аластер. – Какие-то жалкие четыре года, и у них получилось. Херово, конечно, что слишком долго пришлось ждать, давно уже можно было провернуть эту штуку с двумя плодами от разных отцов, но Фа-а-альк, это ли не сказка? – умиленно протянул он.

Фабиан пожал плечами, все же не рискуя глядеть на экран.

– Так какого хрена вы в столице, а не там? – угрюмо спросил он, начиная подозревать что-то страшное – что-то, во что Аластеру непременно припрет вовлечь и его.

– Я встречаюсь с адвокатами, – невинно улыбнулся Аластер. Ему до чертиков шла эта улыбка, пусть Фабиан и был первым, кто бы усомнился в невинности Армониа.

– И что у тебя там за идея, которая непременно нанесет им тяжкий и непоправимый ущерб? – подозрительно спросил Фабиан.

Аластер надулся, обиженно оттопырил нижнюю губу, посмотрел на него страдающими глазищами.

Фабиан закатил глаза.

– Кончай выдергиваться, Армониа. Я не Лорман, – буркнул он и потянулся за бумагами, чтобы занять чем-то руки.

– На него тоже не действует, – беспечно отмахнулся Аластер. – И на него так же не действуют попытки убедить в том, что моим наследником должен стать и он.

– А он разве не? – скептически спросил Фабиан, отбрасывая бумаги и откидываясь в кресле.

– Был единоличным и без его ведома. Но теперь я вынужден пересмотреть завещание. – Аластер развел руками и самодовольно улыбнулся. – Теперь я должен думать и о детях. И увы, ставить его в известность о каждом своем шаге. Во избежание, так сказать.

– Похвальное здравомыслие. Не ожидал его от тебя, – сардонично произнес Фабиан.

– Да, – залучился самодовольством Аластер. – Но я жажду еще кое-чего от тебя, Равенсбург.

Фабиан уставился на него, словно на четырехголового пса.

– Какого хрена тебе от меня понадобилось? – подозрительно спросил он.

– А вот это ты узнаешь при личной встрече. Я могу заглянуть в гости? Я даже не возражаю против твоей холостяцкой берлоги.

Аластер сел, сложил руки на коленях, выпрямил спину и уставился на него честными глазами.

– Нахрен, – угрожающе ответил Фабиан и покачал головой. – На нейтральной территории и в присутствии свидетелей.

– Ты неисправимый скептик, Равенсбург, – беспечно заявил Аластер. – На нейтральной территории так на нейтральной территории. В качестве свидетеля я возьму Краббуса.

Фабиан обреченно застонал и отключился.

То ли Аластер хотел поговорить с ним о своем завещании, то ли он, как и незабвенной памяти Валерия, собирался вынудить его стать крестным детей, было все еще неясно; легче от этого не становилось, но от насущных проблем отвлекало.

Редакторы информационных каналов прислали обработанные и готовые к эфиру сюжеты. Альберт просмотрел их, сообщил Фабиану, что они вполне вменяемы, и даже Елфимов на них смотрится почти нормальным человеком. Фабиан только хмыкнул: это для людей несведущих, остальные если и не угадают с точностью до одного слова, что за ремарки позволял себе Елфимов, то хотя бы смогут сделать несколько самых разных предположений о том, что же такого говорил этот мудак. Не то чтобы они были неправы: не в этот раз, так в следующий, но что-то такое да случится, какую-то такую реплику, да позволит себе Елфимов. Счастьем было почти полное отсутствие в сюжетах тетушки Мелхолы Корштайн-Рейхенбек. И не меньшим счастьем – присутствие неугомонного Абеля Аддинка. Если быть точней, неугомонного первые две трети сюжета: уж он и вертелся, и танцевал, и пытался изобразить балетные па, охотно рассказывал о том, что может его экзоскелет и насколько он автономен; чуть менее охотно он говорил о тех сферах, в каких этот экзоскелет оставался несамостоятельным, и почему его ограниченная самостоятельность – это хорошо. Почему они сознательно шли на ограничение его автономности, и для кого это было бы неплохим решением, а кому, напротив, мешало бы. Фабиан увлекся. «Отчего-то», – можно было бы сказать. Едва ли этот восторженный вьюноша соответствовал его типажу: скорей нет, чем да. И тем более глупо было рассчитывать на какие-то отношения, выходящие за рамки платонических, с человеком, который парализован на восемьдесят семь целых и пять десятых процента.