Факелы на зиккуратах (СИ)

– Мальчик упрям, своенравен и очень неглуп, – ответил он.

– Это можно прочитать и в характеристиках. Одно и то же из бумажки в бумажку, – отмахнулся Содегберг. – Я хочу знать ваше личное мнение.

Михаил опустил глаза. Подобрать слова было трудно. Равенсбург производил неоднозначное впечатление.

– Он производит именно такое впечатление, господин Государственный Канцлер. Этот Равенсбург бесспорно способен на самостоятельные решения, более того, на спорные решения. Он может нравиться. Не знаю, хотел ли он понравиться вам или господину Второму Консулу, но он явно не счел необходимым понравиться мне. Не знаю даже, изменится ли это завтра. – Михаил усмехнулся. – Предполагаю, что его практика пройдет успешно.

– Согласен, – буркнул Содегберг и взялся за ручку двери. – Эм, Михаил. Он привлекателен?

– Простите, господин Генеральный Канцлер?

– Он привлекателен? Как вы думаете?

– Я позволю себе сказать, что я не думал об этом. И не думаю, что я лично хотел бы задумываться, – осторожно сказал Михаил.

– Но вам приходится. И?

Михаил ответил после слишком длинной паузы:

– Думаю, очень.

========== Часть 5 ==========

За плечами Фабиана уже была не одна практика в консулате. Оглядываясь назад, он не мог не удивляться своей дерзости, с которой добивался своей первой, да даже второй практики. Но получилось. Получилось в первый раз, получилось и во второй. Когда он решал, где проходить ее в третий раз, документы были отправлены аж в три места – в отдел протоколов при Магистрате, в отдел внешних экономических связей при Консулате и все ту же Государственную Канцелярию. И когда на все их пришли приглашения на собеседования, Фабиан удивился и обратился со своим недоумением к Эрдману. Тот всего лишь порекомендовал обратить внимание на свое резюме и аттестат. А они выглядели впечатляюще. Нужен был, наверное, взгляд постороннего человека, чтобы хотя бы на несколько секунд избавиться от своей слепоты; для него-то это было «ничего особенного». Эрдман снисходительно пожимал плечами, говорил общие фразы о том, что Фабиан является одним из самых успешных курсантов школы, и у него на лице было крупными буквами написано сомнение, что самому Фабиану так уж нужны эти фразы ни о чем. Но маленький полевой тест, а именно сравнение своего резюме и еще пары человек, при этом обязательно исключая Аластера – этот кошак демонстративно отказывался учиться хорошо, подтвердило: выглядит впечатляюще. Доктор Нусбергер, к которому Эрдман упорно посылал Фабиана, с огромным удовольствием плюхнул ложку дегтя, кротко поинтересовавшись: а что замечательный курсант Фабиан будет делать, если его полоса везения кончится? Ну вот выпадет он из обоймы, и дальше? Найдется школьник, куда более успешный, чем он, и дальше? Да Фабиан внезапно поглупеет, и дальше что? Фабиан отказывался допускать такую возможность, и Эрдман, очевидно науськанный этим проклятым Нусбергером, подсунул ему статью о двадцатилетнем парне, абсолютно здоровом, бесконечно успешном, который просто умер после двухмесячной практики в Банке Республики. Просто переутомился и упал на пол в душе. И с ним просто случился обширный инсульт. В результате все его аттестаты, грамоты-дипломы-сертификаты, резюме с указанными в нем сказочно престижными местами практик оказались никому не нужными, ни тебе на стенку повесить, ни нишу в колумбарии украсить. Это впечатлило Фабиана, насколько такие эмоциональные историйки могли его впечатлить, насколько он вообще позволял чему-то утрированно эмоциональному себя впечатлять, и наверное, в разумном сочетании упорного труда и отдыха был смысл. Наверное, смысл был и в том, чтобы не рассчитывать изначально на успех. Но Фабиан был юн, у него получалось все, и получалось все легче и легче, и ему предстояли восемь недель практики, две из которых он проводил в качестве практиканта при личном секретаре Государственного Канцлера.

Михаил Томазин был уже на рабочем месте, хотя Фабиан пришел чуть ли не за пятнадцать минут до начала рабочего дня. Он поздоровался, стараясь звучать бесстрастно, стараясь унять волнение, и подошел к Томазину, который выкладывал корреспонденцию из ящика.

Очевидно, Фабиану было еще учиться и учиться, чтобы звучать по-настоящему невозмутимо. Этот Томазин производил впечатление вконец отмороженного человека, зомби, андроида даже. Он просматривал письма и пакеты с удручающей ритмичностью; наверное разница в длительности каждого из его движений составляла не больше микросекунды. Даже приветствие, его полная формула, не сбило ритм.

Томазин убрал ящик со стола, выпрямился и поинтересовался отвратительно вежливым, невозмутимым, ровным тоном:

– Как прошел вчерашний день в столице?