Факелы на зиккуратах (СИ)

– Слышать от вас такое о простом школьнике – отличная характеристика, Аурелиус, – сморщился в ухмылке второй. Содегберг изобразил улыбку и отвел глаза.

– Мне некоторым образом жаль, что у вас будет всего три недели, чтобы познакомиться с ним поближе, – произнес он.

– Хм, – протянул второй. – И это еще более удивительная ремарка. А вам не жаль, что он провел под вашим надзором всего две недели?

Содегберг перевел на него взгляд, снова попытался растянуть губы в улыбке.

– Едва ли мальчишка мечтает о карьере архивариуса, пусть и влиятельного, Эрик, – кисло отмахнулся он. – Эм, и в некотором роде если, скажем так, -он задумался. – Если, скажем так, – снова повторил он, – Государственная Канцелярия подтвердит свою полезность в историческом плане, то преемники найдутся, Эрик. Педантичные, неторопливые, инертные. Я готов признать за мальчиком педантичность. Он дотошен, очень дотошен. Согласны?

– Согласен, – с приемлемой готовностью ответил Велойч, раздумывая над забавной фразой о полезности Госканцелярии. Чтобы Соденберг да не доказал полезность своей богадельни? Кокетничал старик, не иначе.

– Мне все-таки кажется, что его желание проходить практику в Госканцелярии было связано с этаким, знаете ли, юношеским идеализмом. Не с желанием обосноваться в ней. А вот вам он мог бы быть интересен.

Велойча порадовало сослагательное наклонение, которое Содегберг употребил, да еще сопроводил его многозначительным взглядом. Они в любом случае говорили о первокурснике, они в любом случае говорили о разменной монете. И при этом Велойчу было интересно, что в мальчишке привлекало и Содегберга, и Армушата, и других чиновников, с чьими характеристиками он знакомился.

Странным образом холоднокровный Второй Консул оказался очарованным Фабианом. Он словно грелся в яростных темных глазах, словно загорался вместе с яростью Фабиана, которая разгоралась в нем с привлекательной неторопливостью, словно вспыхивал от любопытства, которое мальчишка проявлял к скучнейшим темам. Его было очень трудно раззадорить до такой степени, чтобы Фабиан опрометью бросался в жаркий спор на очередную животрепещущую тему: мальчишка упрямо отказывался ввязываться в спор, скрежетал зубами, сжимал кулаки, задерживал дыхание так долго, что Велойч с любопытством ждал: задохнется или нет? Нет, не задыхался, переводил дыхание, успокаивался и улыбался уголком рта; высшие силы свидетели: не будь Велойчу хорошо за сорок, эта ухмылка была бы расценена как оскорбление, и он ввязался бы в драку, чего доброго. Его счастье, что возраст был далеко не юным. Его же счастье, что даже будучи юным, Велойч вел себя скорей как прожженный интриган годах этак о семидесяти. И наверное, чтобы посмеяться над самовлюбленным Велойчем, судьба подкинула ему возможность пережить чужой юношеский пыл как свой собственный.

Три недели практики пролетели как один день; вопреки сплетням, которые Аластер вынюхал, Велойч оказался почти приличным человеком, гадким, не без этого, вредным до патологичности, способным улыбаться уродливо, тошнотворно – и при этом вдохновляюще увлеченным. Он курировал невероятно дерзкие программы, которые обладали минимальной практической выгодой, были зубодробительно наукоемкими и безумно интересными. Фабиану снились плавающие города, города в пустынях, города на околоземной орбите, невероятные исследовательские проекты, которые предстояло перепрофилировать, но не сразу, а через десятилетия, и хотелось быть причастным к этому, быть частью, что ли. Трех недель было катастрофически мало, как выяснялось, и как бы Фабиану ни хотелось снова оказаться на передовой с первым, эта невыразительная на первый взгляд работа, которую проводил второй, привлекала его не меньше.

Велойч издевался над высокими покровителями государственного сиротки Равенсбурга с особым смаком. Он начал в первый же день, когда после велеречиво оформленных и с ядом преподнесенных поздравлений по поводу начала очередной практики в Консулате сообщил о том, что в связи с некоторыми структурными изменениями государственному сиротке предстоит прохлаждаться под его опекой жалкие три недели. А затем – затем он может в очередной раз доказать свою невероятную профпригодность непосредственно Первому Консулу, который просто изнывает от нетерпения лицезреть его в своих пенатах. Второй, произносивший фразы медленно, словно убаюкивая, исследовал Фабиана не хуже туннельного микроскопа, следя за каждым движением мышц на его лице. Новость была ошеломительной, Фабиан не удержался и искривил губы на секунду, даже меньше, но второму и этого было достаточно. Он был удовлетворен.

Альбрих перенес встречу с Магистратом, чтобы лично приветствовать Фабиана. Казалось, Эраст не одобрял такого поведения, но помалкивал. Первый вынужден был спешить на встречу, Эраст не сдерживал недовольства, выплевывая распоряжения. Фабиан жаждал крови.