Факундо

— В четыре часа дня Ваше Превосходительство получит тот же ответ. И не этой малой суммы денег мне жаль — я возмущен незаконностью требования и способом взимания. Я защищаю принцип и не подчинюсь произволу властей, не наделенных чрезвычайными полномочиями.

В четыре часа является адъютант и в ответ на отказ объявляет, что ему велено препроводить меня в тюрьму. Доставив меня в камеру, он говорит: «Мне приказано: в случае, если до сумерек вы не заплатите, приготовьтесь к высылке, куда укажет правительство». — «Принимаю к сведению». — «Но каков будет ответ?» — «Никакого». — «Сеньор, вы проиграете». — «Благодарю за сочувствие». — «Так что же мне ответить?» — «Что ответить? Скажите, что вы меня известили».

Опечаленный, офицер вышел. Вскоре мимо тюрьмы на конях проскакали Бенавидес и Марадона, также обеспокоенные тем, как все обернулось. Потом явились мои друзья Родригес, Кирога, Кортинес и Аберастаин, посоветовались и большинством голосов постановили, что я должен уступить — необходимо было спасти школу, директором которой я был. Только прямой и упорный Аберастаин поддерживал меня в решимости сопротивляться произволу до конца.

Явился адъютант и получил чек, по которому в надлежащее время у одного торговца следовало получить эти деньги — так меня обобрали, поправ закон.

Дон Тимотео Марадона, ныне священник! Вы, исповедовавшийся каждую неделю, вы, ныне отпускающий грехи другим, задайте вопрос своей совести, и если она не скажет вам: да, ты украл эти двадцать шесть песо, ты отобрал их силой, да, ты вечный должник, тогда я скажу за нее: вы, сеньор священник, просто безнравственный злоумышленник.

В конце 1839 года мое положение в Сан-Хуане становилось все более сложным, по мере того как на политическом горизонте сгущались грозные тучи. В кафе и на вечеринках, в дружеских компаниях и даже в присутствии самого Бенавидеса я откровенно высказывал свои взгляды, не вынашивая никаких планов, не думая о заговоре и без чьих-либо наущений, и в итоге докучливая подозрительность властей окутала меня, словно туча мошкары.

Одно происшествие еще больше усложнило дело. Инок Альдао был разбит, и распространился слух, что он должен появиться в Сан-Хуане. Те, кто был не в ладах с властями, решили уехать, опасаясь за свою жизнь. Лишь доктор Аберастаин не желал бежать. Я уговаривал его, просил, но он отказался. Только я лично знал Альдао, только я был свидетелем его жестокостей в Мендосе — их жертвой пали двести несчастных, двадцать из них были мои товарищи. Когда друзья решили, что я должен скрыться из города, я объяснил причины моего несогласия и необходимости моего присутствия в Сан-Хуане. Всем пришлось согласиться со мной.

Альдао не появился, но надо мною еще более сгустились тучи недоверия властей, я вызывал особую ярость у наводнивших город каких-то никому не известных вооруженных субъектов.

Вот другой случай из того времени. Доктор Аберастаин защищал бедную женщину — хозяин убил ее сына за то, что тот в пьяном виде пытался украсть у него овцу. Сельский судья грубо оборвал исстрадавшуюся мать: «Напрасно вы жалуетесь, вора прибивают и вышвыривают па улицу». И после этой впечатляющей сентенции отказался принять ее. Целый год несчастная пыталась добиться судебного разбирательства. Аберастаина тогда не было, и судья в конце концов вынес следующее постановление: если она в течение четырех дней не представит обвинения по всей форме, ход делу не будет дан. На второй день она принесла требуемую бумагу, там было описано преступление и изложены все злоупотребления судьи. Тут-то судье пришлось взглянуть на все всерьез, он явился ко мне домой, чтобы доказать, что Майская декларация[452], то есть политическая конституция, дает право убить всякого, кто посягнет на частную собственность.

Число бумаг росло, очевидность преступления становилась все яснее, и не будь у судьи поддержки властей — а это в те времена было вполне возможно, — его давно бы обвинили в соучастии. Один федералист, мой друг, упрекнул меня в письме, что я оправдываю преступление против собственности, и заявил, что отныне он станет защищать убийцу. Что ж, ответил я, он богат, и ему вполне подойдет та роль, которую он избрал, ну а я защищаю наше, бедняков, право на жизнь, а потому пусть каждый идет своим путем, а весомость доказательств решит исход тяжбы: вора осудят или убийцу. Была пущена в ход третья бумага, поданная несчастной матерью, и это заставило судью, чтобы избежать присоединения ее к делу, найти средство закрыть его договором: женщина очень нуждалась, ничто не могло вернуть сына к жизни, ей посулили горстку золота, и она отступилась. Из этого золота я взял себе пятнадцать песо за те три документа, что могли стоить мне жизни, и еще пятьдесят, которые отправил доктору Аберастаину, находившемуся в изгнании, — он целый год защищал несчастную, сильно потратился, и мы знали, что кошелек с деньгами придется ему теперь как нельзя кстати.