Фантастика и Детективы, 2013 № 09

Она рвет рубашку на мне, впивается алыми губами в плечо. Отдаюсь нахлынувшему потоку, целую белесую, гладкую и холодную, как камень кожу. Мы вместе, мы близки так, как только могут быть близки мужчина и женщина — настолько, что в какой-то момент я вижу себя ее глазами: широкополая шляпа закрывает половину лица — и одновременно понимаю, что и она видит из-под этой шляпы то, как вижу ее я: платье превращено в узкую полоску на бедрах, черная полоса на белоснежно-белом ослепительном теле.

Одновременно отстраняемся друг от друга. Застегиваю рубашку, завязываю первый попавшийся галстук из горы рухляди. Она довольно вздыхает, глаза больше не два бездонных провала — два черных жерла вулкана, в которых пылает адская лава. Пылает, успокаиваясь.

Она довольно вздыхает, одергивает и натягивает платье:

— Ты получил то, зачем пришел, синьор?

Накидываю пиджак, салютую, прикладывая два пальца к полям Федоры:

— Абсолютли! Передавай привет сестрам, как увидишь.

— Обязательно, — улыбается она. — Они здесь, по соседству. Можешь зайти, если хочешь.

— Нет-нет, пожалуй, я пас.

Магнитный замок перестает гудеть, я поднимаю засов и открываю дверь. Звенит колокольчик. Вслед мне летит издевательский смех.

Остается надеяться только, что черный прямоугольник приведет меня к Крысолову, своему создателю. Необязательно его включать. Кладу его на лист белой бумаги — всего лишь обратная сторона счета за квартиру. Люди толкают меня сзади, обходят спереди. Ругаются. Плюю на них. Меня затягивает черный квадрат на белом фоне, гениальная простота в самой конструкции и бездны змеящихся смыслов вокруг. Нет, нельзя. Это я должен вытянуть из нее того, кто мне нужен. Нельзя поддаваться бездне. Нельзя долго вглядываться в нее, иначе она начнет вглядываться в меня — и вот тогда я точно обречен.

Вспоминаю, о чем я хотел спросить Дудочника. Зову его. Над черным прямоугольником появляется белое свечение, становится отчетливее.

Фигура в белом плаще и белой венецианской маске с длинным носом.

— Маска, я тебя знаю. Не прячься и кларнет свой не прячь. Против меня он пока что бессилен. Маска смеется:

— Я знаю.

На заплеванную мостовую летит белый плащ, следом летит маска — из ее клюва человек в черном достает простую костяную флейту.

Он еще не сменил последний свой человеческий облик: седые волосы коротко подстрижены, высокий с залысинами лоб, бородка — или просто двухнедельная щетина.

— Зачем звал? Наконец-то решил тоже поменять сторону?

— Я нет. А ты? Давно хотел спросить тебя — с каких пор ты из толкача стал ловцом человеков? Твоя вера собирает аншлаги большие, чем любая из старых.

Ухмыляется:

— Ничего не вижу в этом плохого. Не сильно я и менял профиль деятельности: так же позвал за собой детей. И дети так же пошли. Только тогда шли за музыкой, а сейчас за яблочком. Не хочешь, кстати?

И протягивает мне надкушенный фрукт.

— Нет, спасибо, — отшатываюсь. — Как будто без тебя мало фанатиков.

— Мои — тихие, — пожимает плечами он. — Если те, кто должен ловить детей над пропастью — толкают их туда, толкачам ничего не остается, как ловить их. Дихотомия. Из-за моих фруктов не разрушают города, не устраивают геноцидов, не унижают столетиями и не жгут книги.

— А ты знаешь, — вспоминаю давешний разговор я, — что вот этот телефон, который тебя призвал, сменил…

— Да-да, девять владельцев и сколько-то пережил. И что? Как будто этого нельзя сказать о трех четвертях денежных купюр на свете?

— Ладно, считай, уболтал. Добро пожаловать в клуб, и все такое. Крысиный король мне нужен, вот что. Включай давай свою дудку и зови, я жду.

Люди, проходящие мимо, считают меня очередным сумасшедшим — человек сам с собой громко разговаривает над куском черного пластика. Они недалеки от истины.

— Дудка — это вчерашний день. Вот, смотри.

Достает из лежащей на мостовой мантии такой же, как у меня кусок пластика — но побольше.

— Вот, крысиный король должен быть на помойке, правильно? А из этой всемирной помойки, — он указывает на прибор в руках, — можно не только крысиного, но и слоновьего короля вытащить. С хоботом и бивнями.

— Не надо слоновьего. Давай крысиного — и мы в расчете. Помнишь же наши счета, а?

— Тебя забудешь, — недовольно бормочет, тыкает в черный прямоугольник, потом погружает туда руку по локоть, шарит. Закатывает глаза, кричит: — Ага!

— Поймал?

— Поймал.

Тащит, старается.

— Помочь?

— С-с-справлюсь.

И действительно, выдергивает переносной контейнер с решеткой. За решеткой книги, пялятся на меня глазками-бусинками.

— Пойдет?

Беру переноску, встряхиваю, смотрю на просвет. Книги переплелись страницами, срослись обложками. Несчастные. Читаю корешки: Мьевилль, Клавелл, Гофман…

— Пойдет. Беру. Свободен!

Скалится:

— Хозяин отпускает?

Некогда отвечать на глум. Слишком много времени потерял. Скоро рассвет.

Значит, возвращаемся. Кота надо искать на крыше — или на помойке.

На крыше, кажется, проще — и уж однозначно красивее. Разгорающееся утреннее солнце после ночного мрака, оно разгоняет туман и гонит черную морось. И только я и он. Да, красиво.