Фантастика и Детективы, 2013 № 09

Но нет, нехорошо. Это перерастет в какой-то эпичный файтинг, как в плохих рисованных книжках. Придется идти во всемирную помойку. Ох, нет! Прошлый визит туда задержал меня слишком надолго.

Если каждая ступень на пути будет меня так же сдерживать — я никогда не доберусь до Рифмача. Вернее, до меня доберутся раньше. Ведь даже Рыбака уже нет с нами. Остались только Каменщик и Рифмач. Рифмач и Каменщик. Рифмач, ты слышишь меня? Ответь, Рифмач!

Достаю из переноски Крысиного Короля, беру за хвост. Мерно размахиваю им над землей, как кадилом. Читаю «Смерть Артура». Бесполезно. Тихо.

Солнце поднимается.

Морось утихла, тучи развеялись, красная полоса встает над шпилями и башнями Нового Рима. Ломается в оконных стеклах, полыхает мириадами зеркальных осколков.

Размахиваю животным над головой, читаю что-то из фон Волькенштейна. Крыса пищит, как резаная. Еще немного, и сюда соберутся котоборотни со всей округи.

Рифмач успевает раньше. Против обыкновения, он подходит тихо, с грустной улыбкой, стихов не читает, выпить не предлагает. Кладет руку мне на плечо:

— Ты звал, Энди? Я пришел.

— Отлично, друг. Спасибо.

— Поздно считаться дружбой, знаешь ли. Слишком поздно. Рыбака уже нет с нами — и тебе, я знаю, уже сто лет никто не писал. Остались Рифмач — это я — и Каменщик, твердый как скала.

— Еще Крысолов теперь.

— Нет, еще рано говорить о нем. Он, как ты, на распутье. Тебе надо поговорить с Учителем, Энди.

— Нет. Нет-нет, не могу. Я не могу, ты знаешь.

— А ты попробуй.

— После того, что мы сделали — как? Это невозможно.

— Все возможно в этом мире. Как пророк тебе говорю, возможно. Найди Учителя, и тогда, может быть, ты найдешь и себя. Иначе — тебя уже никто не найдет. Никогда — кроме того, высокого. Видел его сегодня?

Вспоминаю оскал золотых зубов, вздрагиваю:

— Видел. Если такой умный, скажи, как найти Учителя.

Ничего не отвечает. Грустно улыбается, снимает с моей головы федору — и, как будто так и надо, нахлобучивает на себя:

— Не скрывай лицо, тебе не идет. Вот, я забрал у тебя одно, а отдаю другое. Бери и смотри, и учись видеть снова уже наконец!

Миг — и его нет. Утренний ветер треплет мои волосы, рвет из рук лист бумаги. Темно-синий фон, ярко-желтые кричащие буквы: «Йети капитана Гранта! Только сегодня, только у нас!»

И картинка: черно-белый арлекин на канате, а внизу толпа каких-то синих обезьян скалит клыки.

Переношусь туда. Это так просто, оказывается, вспомнить давнее, и перенестись к старому Учителю. Впрочем, не такой и старый. Он нисколько не изменился со времени нашей последней трапезы: серые пронзительные, но добрые глаза, длинные волосы раскиданы по плечам, аккуратная бородка.

Только одежда — я сначала не поверил. Одежда — цирковое трико, черно-белые ромбы.

Он ведет представление, он пляшет на канате — он говорит со зрителями, и зрители слушают, затаив дыхание.

Что ж, наверное, так и должно быть. Если из нас никто не делает этого — приходится самому. Не буду ему мешать.

Дожидаюсь конца представления, встречаю его в кулисах:

— А где же обезьяны?

— Одна только что пришла ко мне и спросила: «А где же обезьяны», — спокойно отвечает он. Ни улыбки, но вопроса. Только спокойное знание. Устало садится на парусиновый стул:

— Ну здравствуй, Андрей.

Вздрагиваю, услышав звук своего имени. Ко мне сто лет никто не обращался вот так, по имени. Твердокаменный Петр предпочитал какие-то недомолвки и полунамеки. Фома по-дружески уменьшал, бравируя английскими корнями.

— Учитель, — задыхаюсь, не нахожу слов. — Учитель, но как, вы — живы?

— Конечно. Что смущает тебя?

— Но ведь мы, мы сами тогда, — снова задыхаюсь, не нахожу слов, чтобы описать ужас содеянного нами, падаю на колени.

Он ласково гладит меня по голове:

— Расчленили и съели меня, слили и выпили кровь, а кости сожгли в очистительном пламени?

— Так, — выдыхаю. — Простите нас, простите.

— Это было больно. Да, очень больно. Но уж если три могучих короля с востока не смогли убить меня — хотя они закопали меня в землю, расчленили, стерли в порошок и сварили — что говорить о вас?

— Учитель, вы простите нас?

— Я давно простил.

— Но почему нас осталось так мало? Только, — заминаюсь, — двое. Да, двое. Каменщик и Рифмач. А как же я?

— А ты, Рыбак, перестал быть ловцом человеков. Хотя толкачом, к чести твоей, тоже не стал. Вас осталось мало не потому, что я затаил зло — я не то чтобы не умею, просто не хочу этого делать. Вы сами себе лучшие демоны.

— Учитель, — плачу. Не стесняюсь своих слез, кто-то заходит в палатку, выходит, мне все равно, я вспоминаю, я понимаю все недомолвки Петра и намеки Фомы, и взгляды Софии, и поведение Любови.

— Не плачь. Хочешь, я снова сделаю тебя ловцом человеков?

Встаю. Смотрю ему в глаза — пронзительные, добрые:

— Я не знаю, Учитель. Слишком мало нас осталось — теперь только трое. А на той стороне — намного больше.

— Один умный человек сказал: «Врагов не надо считать, их надо бить». Ну, так как, ты с нами — или ты против нас?