Фатум. Самые темные века

Потом вечер начал возвращаться, кусками. Игра в Тени. Потерянные деньги – а выходит, он сам оставил их на лавке. Бледный ужас в углу хибары… Стой! Он что же, выиграл сотню ставров?

Квадим так сразу и сел. Бока ныли от вдавившихся в тело монет. Когда он покончил с пересчетом, падальщик едва не приплясывал. Сто сорок три. Слышишь, небо? Сто сорок три! Ну обезьянки, ну бесовки!.. Если так пойдет дальше, ему и вправду будет, где жить. Теперь бы еще донести это богатство до дому.

Падальщик осторожно высунулся из-за обвалившейся стены. Кажется, пусто… и, бесы, ну кто позарится на бедняка? Разве вот железные лбы из экзарховой стражи: те стоят на рынках, на главных улицах и площадях. Всего-то нужно, что обойти город по кругу, не выходя из бедняцких кварталов.

Солнце со всей свирепостью обрушилось на улицы Накатты. Последние жаркие деньки. Квадим держался пыльных задворков, но и здесь на перекрестках возносились к небу белые колонны. Снизу доверху их покрывала стертая резьба: танцы, сражения и оргии. Он ничего не мог поделать: все оглядывался, не увязался ли кто следом, – и потому не заметил трех дуболомов с конскими хвостами на шлемах.

– Эй, ты!

Квадим подавил желание втянуть голову и шел себе, словно зовут не его.

– Эй, горожанин! – Тяжелая рука легла на плечо и развернула падальщика.

Трое. Стражи носили медные нагрудники, а туники под доспехом насквозь промокли от пота. У младшего едва начали пробиваться усы. «В этом городе еще не запретили пить, – лихорадочно соображал Квадим. – Бродяжничать – да… но пить-то всем можно!»

– Полегче, Гело́н, – буркнул другой, постарше. – С тобой все хорошо, малый? Выглядишь ты, будто вчера издох.

«А ты сам-то как выглядишь?» – подумал Квадим. О боги, только не снова! Демоны визжали и грызли стены темницы. Головы советников, писарей и мудрых владык громоздились до неба. Снизу и не разглядишь, что там, наверху пирамиды.

– Мне… надо… домой, – медленно произнес падальщик. – Выпил вот. Пустите, меня сын изобьет, если к полудню не вернусь!

– Живешь ты где, падаль? – рыкнул юнец.

– Говорю тебе, оставь его.

– Да он бездомный, клянусь костями За́кроса!

…Квадим даже не помнил, как они убрались. Он просто опустился в пыль у колонны, прижался к теплому камню виском. Жрецы Теме́раса, те ловят знаки, слушая молчание старых плит. Никаких знаков падальщик не услышал – только шипение людей в змеиной коже. Вчерашнее пойло жгло изнутри, точно моча огненного змея.

С этим что-то… пора что-то решать, вот как! Никакое это не пойло – это все проклятый ковер. Или он допился до безумия, а обезьянки так, побоку, – пьяный дурман, как и Бледный Тип? Ковер нужно продать. Оценить и продать.

Даже не так. Плевать на цену!

Он позабыл, что хотел вернуться и припрятать деньги. Не до того сейчас! Цари прошлого, холодные, мертвые, при каждом двор из могильных червей… они ушли – и Квадим осторожно поднялся на ноги. Цеплялся пальцами за выемки в истертом камне.

Ноги сами понесли его на Длинный рынок. Там торгует толстый Со́ртор, один из тех, к кому точно стоит зайти. Улица длинная, как Дорога Царей дома – была вся заставлена прилавками и лотками. Пошатываясь, Квадим брел мимо: ни кувшины, ни ткани его не интересовали.

Затем он угодил в мясной ряд, где громоздились пересыпанные солью куски козлятины и сладковато пахнущие потроха. Сегодня он мог кутить и купил свинину с медом. Мясо изжарили вчера, и старое масло горчило – но Квадима это не волновало. Он проглотил все и облизал липкие пальцы.

Толстяк запретил падальщику входить через передние двери, Квадим скользнул в заваленный хламом двор на задах дома. Знают же, гиены! Знают его здесь.

Льняная штора в дверях сразу откинулась, и показался слуга в алом хитоне.

Сортор желал потрясти всех: даже тех, кто приходит через черный вход. В серебряных чашах с маслом плавали огоньки. Тусклый свет едва освещал зал, а дым расчертил потолок копотью – зато стены украшали вполне пристойные фрески.

– Жди здесь. – Слуга остановился перед пыльным занавесом. – У хозяина важная встреча, а после я спрошу, примет ли.

Ну-ну. Квадим что-то не заметил охраны, которая сопровождает важных шишек. В другой день он бы ждал, но не сегодня: как знать, когда голоса вернутся?

– Я пойду к Трике́ю с Устричной улицы. – Падальщик стал шумно собираться, хлопать себя по карманам, ничего ли не забыл.

– Господин занят. С чем ты явился?

Господин? Ха! Назвал бы еще патрикием.

– А вот это не твое дело, приятель. Я расскажу твоему хозяину – или сразу Хромому Трикею.

Квадим ну точно слышал, как со скрипом проворачиваются мысли слуги. Побеспокоишь зазря – хозяин спасибо не скажет, упустишь выгоду – и толстяк спустит шкуру.

– Жди здесь, – повторил слуга.

– Только недолго! – уже в спину ему крикнул Квадим.

Сортор ждал его за круглым столом, что покоился на трех массивных львиных лапах. Необъятное тело скрывала хламида с вышитыми по подолу волнами – толстяк в ней казался даже больше, чем был на деле.

– А-а-а, мой добрый небогатый друг! – Торговец елейно улыбнулся. – Что же тебя привело? Слышал, у тебя кое-какие неурядицы?