Фаворит из будущего

Чернышев обвел взглядом просторную комнату – посередине стоял стол, вокруг несколько мягких стульев с резными подлокотниками. Вдоль стен, задрапированных светло-зеленой тканью с золотистым рисунком высился небольшой шкаф с книгами, в ряд вытянулись еще несколько стульев, письменный стол со статуэтками и подсвечником на три свечи. Посередине одной из стен вольготно раскинулся камин. Слева и справа от него висело по картине со сценами охоты. На левой – кавалькада разодетых всадников ехала по полю, а впереди бежала стая собак. На правой – бурый мишка яростно отбивался от горсти собак, а сбоку стояло два охотника и целились в него из ружей.

– Хорошо, господин надворный советник. Сейчас самолично вы увидите. Поохочусь-ка я сейчас! – приклад автомата уперся в плечо, а ствол нацелился в правую картину.

„Помогу косолапому“, – палец с интервалом в секунду четыре раза утопил спусковой крючок.

От звука выстрелов прислуга попятилась. Хозяин дома вздрогнул.

– Алексей Иванович, по-моему, уже нет ваших собачек.

Четыре пули в клочья изорвали картину в том месте, где были четвероногие друзья охотников.

– Я же говорил, батюшка, – тихо раздалось в мертвой тишине.

– Дыма-то без малого и нетути! – удивленно сказал один из слуг.

– Пшли отселя! – тихо проговорил Половцев-старший.

– Продолжим, Алексей Иванович? – спросил Чернышев, когда прислуга вышла.

– Не уразумею я тебя, – надворный советник, успокоившись, не сводил хмурого взгляда с Чернышева. – Ты не мошенник. В тебе другое тесто. Говоришь ты и вродь по нашенски, но чудно как-то. И фузея у тебя завлекательная. Склоняюсь я, что иноземец ты из неведомой мне страны.

– Алексей Иванович, Вы же умный человек. Да ежели такая фузея у какой страны появилась, хоть у Пруссии иль Англии, да неужто в России о ней не слыхивали б? Да с такими фузеями любая армия одни виктории имела.

– Мне Григорий сказывал, будто вещал ты, что Мятлев Василий Алексеевич на Великий пост представится?

– Десятого марта.

– Шестнадцатого я точно узнаю, свершилось, предсказанное тобой, иль кривда твои слова.

– А ежели правдой они будут? Поверите мне? Ведь худое в Петербурге против государыни нашей задумали.

– Крепко думать мне надо. Абы в беду знатную мне не попасть.

„Черт, почти две недели сидеть тут придется. А что делать? Ну, ничего, время у меня есть. Лишь бы подлости какой противу меня это советник не учинил“, – Чернышев поймал себя на мысли, что начал и в мыслях вставлять обороты восемнадцатого века.

– Только… э… токмо противу меня замысливать ничего не надо. Я ведь могу не токмо собак на картинах в клочья изорвать.

– Даю обещание, – тихо ответил надворный советник. – Можете пока веселью придаваться со всем честным народом.

– Какому веселью?

Половцев-старший еще раз пристально посмотрел Александру в глаза:

– Другого ты поля ягода. Очень далекого поля. Как не знать русскому, что на Руси-матушке масленица-то!

– А как Вам не знать, Александр Иванович, что масленица то языческое празднование. Так что негоже мне радости на нем предаваться.

Когда Александр Чернышев вернулся в свою каморку, в ноги к нему бухнулся Герасим.

– Цел, барин! Я уж думал всё, убьют ироды, когды хозяин дома криком созывать слуг своих стал. Я за кочергу и к вам барин, абы пособить. Так дверь окаянные зачинили! А как услыхал пальбу с фузеи вашей, так и успокоилси. Ежели она у Вас, никакой враг нипочем.

Александр перевел взгляд на валявшуюся на полу кочергу, потом вновь на склонившегося Герасима.

„Ведь ему можно доверять. А что еще остается делать? Но нельзя ж все время волчком крутиться, со всех сторон самому себя прикрывая. Голова закружится. Надо кому-то же поручить приглядывать за своей спиной“.

* * *

Санкт-Петербург, 22 февраля (5 марта) 1761 года

– Эге-гей! А ну, залетные! – Григорий Орлов приподнялся на облучке и стегнул коренника[20]. Сугробы за окнами кареты замелькали еще быстрее.

– Эй, Гришка, не разгоняй карету то! – с облучка заорал его старший брат Алексей – Сичас поворот будет крутой. Как бы карету не опрокинуть!

– Не боись! Не уроню матушку нашу!

Екатерина, сидящая в карете, почувствовала, как ее прижало к стенке, как сильно накренилась карета.

– Не покалечь, окаянный!

Тем временем массивный Алексей, стоящий на облучке, отчаянно боролся с огромной инерцией тяжелой кареты. Он сколько мог, наклонился в противоположную от наклона сторону, со страхом наблюдая за левым полозом, который чуть ли не на аршин приподнялся над дорогой. Секунда, другая… свист морозного воздуха, огромные белые сугробы по бокам дороги и темный голый лес за ними. Наконец, вначале медленно, а в конце стремительно левый полоз опустился вниз. Брызнул снег из-под него. В карете что-то треснуло.

– Ну, Гриц! Приедем, в глаз получишь!