Фаворит из будущего

„Гришка, окаянный, напоил до бесчувствия! А сам спать завалился!“, – Екатерина в гневе приподнялась. От физического напряжения женщина ощутила знакомую боль внизу живота. Стало быть Григорий не просто уложил ее сюда. Перед этим было ЭТО. У хрупкой маленькой немецкой принцессы после близости с гвардейцем-великаном всегда были боли. Слишком маленьким был ее детородный орган для его мужского достоинства. Но зато какое он доставлял ей блаженство. Она даже плакала от удовольствия!

Екатерина уже хотела привычным приемом разбудить Гришку – схватить его за нос и что есть силы несколько раз дернуть. Так она его часто будила в своих покоях во дворце. Но звук справа заставил ее вздрогнуть. Это был храп!

– Teufel! Wer immer noch hier?[24] – от неожиданности и страха Екатерина перешла на родной язык.

Она лежала между двух мужчин, которые в две гортани разрезали тьму руладами храпа.

Превозмогая страх, женщина придвинулась к мужчине, которого она увидела первым. Во мраке чуть видно проступало мясистое лицо, высокий лоб. Женщина, морщась и стараясь не дышать, так как от мужчины шел густой запах спиртного, наклонилась так низко, что практически касалось носом его щеки. И… увидела большой шрам на ней.

„Лешка Орлов!“, – с негодующим стоном Екатерина отпрянула от мужчины.

Уже почти уверенная, кто лежит от нее слева, она приблизилась к нему и бесцеремонно полезла рукой в портки. Так и есть, рука нащупала знакомый шрам, который Григорий заработал в бою с пруссаками при Цорндорфе[25].

„Он, сволочь пьяная“! – цесаревна в гневе ногой толкнула спящего мужчину и тут же вскрикнула от боли. – Сволочь! Даже ботфорты снять не потрудился»! – цесаревна схватила мужчину за нос и изо всех сил затормошила его.

– А! Что! – гвардеец резко подхватился. – Бля, Катька… матушка, испужала ты меня. Мне со сна привиделось, что меня кабатчик на Литейной за нос хапнул за пятак недоплаченный.

– Сволочь, как ты смел!

– За что гневаешься на меня, матушка? – на лице гвардейца читалось искреннее недоумение.

– Вот это! – Екатерина ткнула рукой в спящего Алексея Орлова.

– Да это брательник мой. Ты че, Лешку не признала?

– Как он оказался в одной с нами постели? Ты стал много себе позволять, Григорий!

– Да не гневись, матушка. Сама ж знаешь. Выпили ж хорошо, да и притомились на морозе то. Вот и попадали, где придется.

– Притомились! А на это у тебя сил все же хватило! Ты это при брате своем делал? Или вместе с ним?!

– Что, матушка? – лицо Григория Орлова было испуганным.

Такой разгневанной свою «матушку» он еще не видел.

– Ты дурака-то из себя не строй! Что захотелось новых любовных утех? Старые прискучили?

– Не было ничего такого… не помню я, матушка, может, что и впрямь было, пьяные ж были…

Слезы брызнули из глаз великой княгини. Но Екатерина быстро умела брать себя в руки. Вот и сейчас, быстро вытерев лицо одеялом, она привычным тоном скомандовала:

– Вези меня в Ораниенбаум. И не медли!

– Сичас, матушка! Лешку разбужу и мы вмиг тебя довезем.

– Nein![26] – вскрикнула Екатерина! Никаких Лешек!

– Как скажешь, матушка…

Через полчаса карета с цесаревной покидала утренний Петербург. На облучке сидел Григорий Орлов и зло стегал лошадей. Впереди лежал Ораниенбаум, где во дворце у окна стоял муж Екатерины Петр. Он задумчиво смотрел вдаль, где за утренней дымкой скрывался Петербург – столица огромной империи, народ которой он не понимал и не хотел понимать. Но судьба распорядилась так, что он должен стать правителем этой империи.

– Sie haben mich alle tanzen. Ich werde die russische Laxheit bringen. Ich bin Russisch Friedrich[27].

Карета с Екатериной и Орловым на облучке во весь мах, на который только была способна русская «тройка» неслась к Ораниенбауму. Схватиться за русский престол этим двум немцам предстоит очень скоро.

* * *

Белгород, Российская империя. Тот же день

Масленица полновластно обосновалась на улицах губернского города. Бьющее фонтаном народное веселье не мог остудить даже десятиградусный мороз. Все стремились по максимуму окунуться в атмосферу безбашенного праздника, стать частичкой водоворота забав и разгулья. Ведь всего через несколько дней наступал долгий Великий пост, который одевал «смирительную рубашку» не только на радости чревоугодия, но и на другие плотские утехи.

– Глянь, барин! Во, потеха!

Александр, который вместе с Григорием Половцевым и Герасимом вышли на центральную городскую площадь, увидел высокий, гладко обструганный столб метров пятнадцати высотой. На его конце было приколочено колесо от телеги, на котором визжал связанный поросенок.

Возле столба толпился народ. Один из мужчин, скинув кафтан и оставшись в одной рубашке и портках, готовился лезть за этим визжащим призом. Подойдя к самому столбу, он запрыгнул на него и, отталкиваясь от него сплетенными ногами и подтягиваясь руками, стал подниматься вверх. Толпа снизу свистом, улюлюканьем и шуточками подбадривала верхолаза.

– Тимоха, смелей!

– Считай, на бабу залазишь!

– Тимоха, тока причиндал свой не сотри! А то Анисья с дома выгонит!