Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Алексей Евграфович стал хуже видеть, я сводила его к глазному врачу, и тот обнаружил у него катаракту. Несмотря на прописанные капли, зрение у него все ухудшалось и ухудшалось. Он сам перестал писать и читать, я писала под диктовку и читала ему вслух книги, которые брала в библиотеке курорта. Алексей Евграфович потребовал, чтобы я закончила писание диссертации и поехала в Казань, где собралось много химиков из Академии наук, ЛХТИ и казанских вузов, чтобы ее там защитить. В Казани можно было защищаться в трех учреждениях: в ИОХе, в Казанском университете и в Казанском технологическом институте. Я переписывалась с Э. Д. Даниловой и спросила совета у нее и у С. Н. Данилова, где лучше мне защищать, они посоветовали подать диссертацию в Университет.

Работы над диссертацией еще было много. Литературный обзор у меня был уже написан, в основном было написано и обсуждение результатов. Надо было привести в порядок экспериментальную часть, составить список литературы. Затем предстояло самое трудное: в условиях Борового напечатать и переплести диссертацию в четырех экземплярах. Бумага у меня была, а где найти машинистку? В Боровом жил почетный академик, биолог Гамалея[508] с женой и двумя взрослыми дочерьми Марией Николаевной и Надеждой Николаевной, приехавшей с двумя детьми, девочкой и мальчиком школьного возраста. Жена Гамалеи, несмотря на свой почтенный, близкий к восьмидесяти возраст, ходила всегда нарядно одетая, нарумяненная, накрашенная с крашеными светлыми волосами. Всеми делами этого семейства ведала Мария Николаевна, молодящаяся и наряжавшаяся дама, очень практичная, старавшаяся, спекулируя именем отца, урвать своим какие-нибудь блага или привилегии. Она привезла с собой пишущую машинку, и я, по совету О. Н. Баранниковой, обратилась к ней с просьбой напечатать мне диссертацию. Машинка-то у нее была, но лент запасных не было, приходилось печатать со старой лентой. К тому же моя эстонская бумага была не совсем подходящей для печатания, несколько толстовата, четыре экземпляра машинка не брала. Пришлось печатать два раза по два экземпляра каждый раз. За работу Марии Николаевне пришлось заплатить тысячу рублей.

Теперь настала самая кропотливая и трудная работа. Относительно хорошо отпечатались только первые экземпляры, вторые вышли такими бледными, что мне пришлось в них почти все буквы обводить по печатному чернилами. В первых экземплярах тоже пришлось обводить некоторые места. Во всех четырех экземплярах надо было вписать формулы, исправить опечатки, написать от руки фамилии иностранных авторов и названия журналов. К счастью, у Маши нашлась подружка: из Москвы была эвакуирована жена брата академика Шулейкина[509] с дочкой Милочкой, Машиной ровесницей, очень милой, но болезненной девочкой. Девочки постоянно встречались, так как Шулейкины жили в одной из соседних дач, в конце концов подружились и очень хорошо играли вдвоем. Летом они часто уходили неподалеку в парк на свое любимое место к «интересным скалам», как они называли причудливое нагромождение выветрившихся пластов гранита. Зимой они играли около дома. За неимением игрушек они выбирали тонкие круглые березовые полешки — это были их дети. Так как Маша много времени проводила с Милочкой, я могла спокойно сидеть с Алексеем Евграфовичем и работать над диссертацией.

Первую зиму у нас в домике было достаточно тепло, но только на полу было холодно. Поэтому, готовясь ко второй зиме, мы сделали завалинку вокруг всего дома, засыпали землей фундамент, от этого стало гораздо теплее, но все-таки в большие морозы под моей кроватью, вдоль заделанной двери на террасу, появлялся снег. Первый год нам систематически привозили пиленые и колотые дрова, а этой осенью привезли сразу большое количество дров, которые надо было самим пилить и колоть. Пилили мы вчетвером: Ирина с Тоней и мы с Олей. Кололи главным образом Тоня с Олей. Я колоть не могла, и моей обязанностью было относить колотые дрова в титан и складывать там аккуратные поленницы. Куры наши жили летом под террасой, оставлять их там на зиму было, конечно, невозможно. Нам сделали высокую загородку в кухне в углу у входных дверей, сделали дверку, жердочки. На пол мы постелили большую клеенку, сверху насыпали опилок. Уборку куриного помещения поручили Оле. Кроме кур, у нас был ведь петух, а петухи, как известно, поют по ночам, возобновляя три раза свое пение. Первое время петух нас будил, он был голосистый и кукарекал по много раз подряд, однажды он принимался петь восемнадцать раз! Однако очень скоро мы приспособились и больше не просыпались от петушиного пения.