Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мы отправились с Олей в гостиницу и сняли там номер с двумя кроватями. Время ожидания мы решили использовать для черчения таблиц, которых нужно было сделать штук двадцать пять. Мы разделили между собой работу: одна карандашом рисовала формулы, другая делала чернильный порошок, разводила его в воде и кисточкой рисовала буквы. Гулять по городу было очень затруднительно: немощеные улицы Щучинска превратились в липкую, вязкую кашу. Предвидя такие обстоятельства, я взяла в дорогу привезенные из Ленинграда старые ботинки из коричневой прорезиненной материи. Мы решили сходить к А. Г. Гоголевой, у которой жила Оля в ожидании родов, и побывать у ее хороших знакомых, с которыми Оля тогда познакомилась. Попасть в эти два места обычным путем по ведущим туда улицам было очень трудно: ноги могли увязнуть в грязи. К Гоголевой пришлось идти по улицам, вдоль домов, держась за заборы, когда, стоя на одной ноге, выбирали, куда поставить другую. К своим знакомым Гоголева повела нас через чьи-то дворы и огороды, где земля не была так размешана. Она показала нам также, как безопаснее проходить на вокзал, и мы каждое утро отправлялись туда узнавать, будет ли поезд. Только на третий день нам сказали, что вечером будет поезд на Свердловск, и продали мне билет в жесткий бесплацкартный вагон.

Вечером Оля и А. Г. Гоголева провожали меня и, когда поезд подошел, посадили меня в совершенно темный, не освещавшийся вагон. Народу в поезде было мало, я положила свои вещи в угол на нижнюю полку и, когда поезд тронулся, легла на полку, накрылась пальто и положила голову на чемодан. Проводив меня, Оля пошла ночевать к А. Г. Гоголевой и утром отправилась в Боровое. Спать мне, конечно, не пришлось: не говоря уже о том, что лежать на голых досках, имея вместо подушки под головой жесткий чемодан, было достаточно неудобно, в вагоне было и страшновато. Ночью стало еще темнее, ничего совершенно не было видно, между тем по коридорам нашего вагона все время кто-то пробирался, слышались приглушенные голоса, а под утро кто-то стал искать свои туфли и на весь вагон кричал, что у него пропали туфли из-под скамейки. Я благоразумно туфель не снимала, так в них и легла.

Свои ботинки я сняла перед посадкой в вагон и, завернув в газету, положила в сумку. Они так были залеплены грязью, что очистить их, пока они окончательно не высохнут, нечего было и думать, но даже и потом, когда они высохли, их невозможно было привести в приличный вид, и я больше их не носила. Под утро я задремала, а когда проснулась, было уже светло, народ в вагоне уже вставал, на ближайшей остановке многие пошли с чайниками за кипятком, в том числе очень симпатичная на вид молодая девушка в военной форме, сидевшая напротив меня у окна. Когда я приготовилась завтракать, она предложила мне налить в кружку кипятка. Погода по-прежнему была очень хорошая, и я с интересом смотрела в окно. В вагоне становилось все оживленнее, на многих остановках садились новые пассажиры.

Мы пока ехали вдвоем в отделении, но вскоре к нам подсел новый пассажир — солдат. Он взглянул на девушку, она на него, и оба заулыбались, вскочили, стали здороваться, жать друг другу руки и удивляться счастливой неожиданной встрече. Оказалось, что они давно знали и любили друг друга. Он был радист и воевал с начала войны, она жила с семьей в деревне, пошла добровольно в санитарки, была ранена и возвращалась в свою часть, он ехал в командировку. Кроме нас в отделении никого не было, я старалась им не мешать, но они все поглядывали на меня, и вдруг девушка обратилась ко мне и сказала, что им так хочется рассказать мне свою жизнь, что они чувствуют, что я такой человек, который все выслушает и все поймет.

И вот она так просто и доверчиво рассказала, как она жила до войны, как они познакомились и полюбили друг друга, как их разлучила война, как она не могла оставаться в деревне, в обычной обстановке, бросила все и ушла на фронт. Он все больше молчал, держал ее за руку и смотрел на нее. Подробностей того, что она мне говорила, я не помню, не помню, как их звали, помню только то чувство жалости, любви и благодарности за доверие, которое я тогда испытала и старалась в немногих словах высказать. Какая была потребность у этой милой девушки высказать в надежде на сочувствие совершенно чужому человеку свои мысли и чувства, такое простое общение человека с человеком. Как жаль мне их было! Свиделись случайно в вагоне, увидятся ли вновь? Доживут ли до конца войны? Такие простые искренние люди, безропотно подчиняющиеся жестоким законам войны. Такое мрачное было начало моего пути, и такие светлые воспоминания об окончании моего путешествия до Свердловска.