Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Нам сказали, что заведующий дачным трестом Нислин принимает с десяти часов. Проснулись мы довольно рано, и чтобы скоротать время до посещения Нислина, пошли погулять, посмотреть окрестности. Гостиница находилась почти на самом берегу моря, местность вокруг нам не понравилась, место там низкое, сырое, мы знали, что и Мария Маркеловна, и Ирина не одобрили бы выбор дачи в таком месте. В десять часов мы пришли в управление дачным трестом, предъявили Нислину нашу бумагу. Он предложил нам на выбор Териоки или Келломяки, мы выбрали последнее, тогда он дал номера пяти дач в этом поселке, которые мы могли посмотреть, и направил нас к заведующему дачным трестом в Келломяках — Кутузову. Мы выбрали Келломяки, так как само название (Колокольная гора) говорило о том, что этот поселок расположен выше, чем Териоки. И, действительно, это место выше, не только чем Териоки, но и выше соседних Куоккала и Оллила[532]. Получив от Нислина соответствующую бумагу, мы отправились в Келломяки к Кутузову. Из пяти дач, упомянутых Нислиным, посмотрели мы только две, остальные три были расположены довольно далеко от станции, в лесу, дороги туда еще были под снегом. Одна из дач нам сразу очень понравилась: большая, двухэтажная, с террасой с разноцветными стеклами в окнах, красивым фонариком наверху, украшенная, как кружевом, резьбой, дача эта показалась нам просто дворцом по сравнению со второй дачей обычного типа. Кроме того, она требовала сравнительно небольшого ремонта в отличие от второй дачи. Вторая дача к тому же была бы мала для нашего многочисленного семейства.

Когда мы сообщили о нашем выборе Кутузову, он сказал, что эту дачу занимает сейчас почта, но что дачный трест может выделить почте другую дачу. Ремонтировать дачу должны были немецкие пленные, которые жили в Комарово в лагере за колючей проволокой. Договорившись обо всем этом, мы решили пуститься в обратный путь.

Поезд в Ленинград пойдет только утром, не ждать же в Келломяках почти целые сутки, мы решили пойти на шоссе и попроситься на попутную машину. Пошли вниз к морю по Морской улице, но торопясь рассматривая дачи, на многих из них было написано «Ленфронт». Смотрели, как солдаты строили высокий, выше человеческого роста, сплошной забор вокруг участка, где были расположены правительственные дачи: Попкова и других властей. Когда мы спустились с горы, дорога пошла сырым лесом, со страхом смотрели мы на надписи: «Участок минера такого-то» или просто «Мины». Мы решили, что дома ничего не скажем об этих надписях, чтобы Ирина не устроила паники. Дойдя до шоссе, стали ждать машины. Машины ходили только грузовые, доверху нагруженные.

Дождавшись пустой машины, мы проголосовали. За дорогу у нас было чем заплатить: тогда в наше распоряжение выдавали довольно много водки, у нас было четыре пайка, так что водки у нас было с избытком. Вручив заранее плату, мы залезли по колесу в кузов и уселись там на полу, прислонившись к кабине. Через окошечко в ее задней стенке нам было видно, что шофер и его спутник не стали долго ждать и тут же распили полученную водку. Машина неслась так скоро, что приходилось крепко держаться, чтобы не упасть. Шоссе в то время было не все асфальтированное, последняя часть дороги была просто замощена булыжником, и тут тряска была особенно неприятна. При въезде в Ленинград мы с удовольствием расстались с нашим грузовиком.

Настало 1 мая. С часу на час ждали сообщения о взятии нашими войсками Берлина. Ректор Вознесенский издал приказ, чтобы все живущие в Университете сотрудники собрались в актовом зале, как только будет объявлено, что Берлин взят, даже если это случится ночью. Мария Маркеловна осталась вечером дежурить у Алексея Евграфовича, а я пошла домой, где мы собирались, уложив детей, отметить праздник 1 мая, а потом сидеть и ждать сообщения Левитана. К нам пришел еще И. А. Дьяконов, получивший после войны комнату в одном из университетских зданий. Закусили, выпили, сидим и ждем, ждем. Наконец, во втором часу послышался такой красивый голос Левитана: «Берлин взят!». Какое счастье, конец войны! Радостные, взволнованные, идем мы на митинг. Вот и актовый зал, в нем полутемно, освещен лишь передний его край, заняты лишь первые ряды, тихо, сумрачно, торжественно, как в церкви. Перед нами Вознесенский, голос его дрожит от радостного волнения: «Товарищи, дорогие друзья!». Сердце бьется, глаза наполняются слезами. Немного слов сказано, но больше и не надо, и так эти минуты навсегда остались в памяти. Картина этого полутемного, полупустого зала стоит перед глазами и не забудется никогда.

Веселые, оживленные, пришли мы домой, уселись снова за стол, отдали честь скромной еде и выданной к празднику водке. По радио передавали теперь музыку, разные марши, песни, и мы плясали даже под такой репертуар, плясали все: молодые и пожилые — Тоня, Катя, Ирина, Никита и мы тоже.