Фазиль. Опыт художественной биографии

В любом случае из перечисленной троицы Искандер, по нашему мнению, имел наименьшее желание поквитаться с кем бы то ни было. Да и Олег Чухонцев, отец которого был начальником милицейской конюшни Павловского Посада и замом начальника местной милиции, всегда жил тихо, уединенно, в особом диссидентстве замечен не был, дышал только поэзией. Продолжает и сегодня, на наше счастье.

Однако именно в конце шестидесятых — начале семидесятых Фазиль Искандер принимал участие в оппозиционной деятельности. Он подписывал письма протеста. Он общался с опальными литераторами и публицистами, с тем же Александром Галичем. С Галичем, который тоже жил «на „Аэропорте“», он пришел попрощаться прямо накануне его вынужденной эмиграции, 24 июня 1972 года. Много лет спустя на вечере памяти Галича в ДК завода имени Ильича Искандер вспоминал:

«Надо было видеть его в этот момент — он как бы полулежал, огромный, распростертый, красивый, но совершенно погасший. Он пытался бодриться, конечно, но чем больше бодрился, тем больше чувствовалось, что случилось нечто страшное, и я не хотел самому себе признаваться, что он уезжает умирать…»[68]

И кстати: Фазиль будет среди немногочисленных участников первого, по сути полуподпольного вечера Александра Галича (еще не реабилитированного тогда), который состоялся в начале перестройки летом 1987 года.

Искандер подписал немало писем и в защиту диссидентов. Сразу же начались неприятности — пока незначительные. Алексей Кондрато́вич вспоминает, как возмущен был его шеф Александр Твардовский тем, что Главлит автоматически вычеркивает из готовящихся к печати изданий произведения и фамилии «подписантов», в том числе и Искандера. Так скоро и публиковать некого будет, сердился Твардовский. Что-то — и рассказы Искандера тоже — всё же удавалось отвоевывать: выходит, цензура по-прежнему не считала его опасным и непримиримым врагом советской власти.

Было в интеллигентских кругах (прежде всего столичных) такое «оттепельное» поветрие — писать и подписывать различные письма, адресованные руководству СССР, Генпрокуратуре и т. п. Эта волна длилась около трех лет и закончилась в основном в 1969 году. Подписывали многие вполне «легальные» деятели культуры. Возникла своего рода мода — тем более что «подписантам» всерьез пока ничего не грозило. По рукам ходило открытое письмо 25-ти виднейших деятелей науки и культуры, написанное Брежневу в феврале 1966 года, о попытках реабилитации Сталина. Среди подписавших — академики, знаменитые режиссеры, артисты, художники, писатели, старые большевики с дореволюционным стажем. Д. Д. Шостакович, П. Л. Капица, И. Е. Тамм, М. А. Леонтович, В. П. Катаев, К. Г. Паустовский, К. И. Чуковский; М. М. Плисецкая, О. Н. Ефремов, И. М. Смоктуновский… Какие имена! По оценке сегодняшних исследователей, доводы против ресталинизации были выдержаны в духе лояльности, но протест против возрождения сталинизма выражен энергично. Упомянем и письмо в ЦК КПСС 43-х детей коммунистов, репрессированных в сталинские времена (сентябрь 1967 года).

Фамилия Искандера значится среди тех, кто подписал письмо в защиту арестованного Юрия Галанскова. Для Искандера Юрий был практически «свой», литератор, да еще и молодой — 1939 года рождения. Галансков участвовал в неформальном поэтическом движении, читал вместе с другими свои стихи у памятника Маяковскому еще в начале шестидесятых, написал самому Шолохову петицию «О бесцензурной литературе и ее роли для общественного развития России» (активно ходила в самиздате). А арестован он был за то, что вместе с Аликом Гинзбургом готовил сборник документов по процессу Даниэля — Синявского. Погибнет в лагере, не дожив и до сорока лет. Письмо не помогло.

Сам Искандер впоследствии говорил об этом так:

«Инициатором составления подобных писем я никогда не был. Но если письма попадали мне в руки и я видел, что изложенные в них требования справедливы, подписывал безусловно…»[69]

Известно его публичное возмущение отставкой Твардовского. Своих эмоций по поводу действий властей, вынудивших уйти лучшего редактора страны, Искандер и не думал скрывать.

Много позже в эссе «Письмо друзьям» он вспомнит, что произошло после его персонального возмущения по поводу смещения главреда «Нового мира»: