Фазиль. Опыт художественной биографии

Юрий Карабчиевский, рано ушедший из жизни, прославился книгой «Воскресение Маяковского».

Юрий Кублановский, бывший церковный сторож в суконном потертом пальто, ныне считается одним из лучших современных поэтов, стал седым, вальяжным, часто выступает на православном радио и телевидении.

Борис Мессерер — академик, народный художник России, лауреат двух Государственных премий. В восемьдесят восемь лет до сих пор не чурается принять иной раз по вечерам свои традиционные, по его выражению, «сто пЕтьдесят».

Ракитин издал в России и на Западе целую серию мемуаров русских авангардистов.

Процветает театр Марка Розовского «У Никитских ворот».

Тростников стал в новые времена профессором Российского православного университета. Его идеи оказали сильное влияние на братьев Михалковых — Андрона и Никиту.

Высоцкий был, есть и всегда будет Высоцкий.

Его друг Боровский, который и привел легендарного барда в «МетрОполь», — целая эпоха в театре.

Никого не забыл?

М. Г.: Кажется, назвали всех… А как вы думаете, был ли шанс, что «МетрОполь» победит?

Е. П.: Он уже победил, если судить его по гамбургскому счету.

М. Г.: В смысле, могла бы власть пойти на попятную и разрешить «МетрОполь»?

Е. П.: Сначала нужно разобраться, действительно ли только власть виновата в его разгроме.

М. Г.: А кто же еще?

Е. П.: А братья-писатели. Мне попалась как-то на глаза брошюра «КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка», мемуары бывшего начальника 5-го управления КГБ по борьбе с инакомыслящими Филиппа Денисовича Бобкова, где он пишет что-то вроде этого: вот в Москве группа богемствующих, пьющих литераторов организовала малохудожестенный альманах «МетрОполь», которым заинтересовались на Западе. КГБ считал, что можно издать альманах в СССР ничтожным тиражом, и черт с ним, но карьеристы из Союза писателей во главе с Феликсом Кузнецовым из конъюнктурных соображений довели дело до международного скандала и тем самым нанесли урон СССР.

М. Г.: Вы этим словам Бобкова верите?

Е. П.: Как ни странно, верю. Ведь и Хрущев не сам в Манеж пришел, чтобы объявить художников-авангардистов «пидарасами» и топать на них ногами… Его братья-художники привели. А в нашем случае — братья-писатели провокацию устроили.

М. Г.: Зачем?

Е. П.: Ну неужели непонятно? И партия уже не монолит, и вдруг «аксеновские» возьмут вверх, куда тогда Феликсу Феодосьевичу Кузнецову деваться? Вот они и пытались обласкать Фазиля, но только не знали, с кем связались.

М. П.: А идеология?

Е. П.: Да какая там в семьдесят девятом была идеология, когда прошло всего десять лет, и СССР накрылся медным тазом. Феликс Кузнецов стал директором ИМЛИ, а Филипп Денисович пошел служить к нуворишу Владимиру Гусинскому. Помните такого? Символ свободы НТВ, группа «Мост», три дня парился в Бутырках по обвинению в мошенничестве, сейчас живет не то в Израиле, не то в Испании.

М. Г.: А может, это Гусинский служил у Бобкова, сидя на золоте партии?

Е. П.: Да кто их там разберет, кто у кого служил. Вот и Михаил Ходорковский был секретарем райкома комсомола, потом джинсы в кооперативе варил, создал нефтяную империю ЮКОС, отсидел десятку, был выпущен Путиным на Запад, сейчас ярый обструкционист и мученик за нашу демократию, живущий в Швейцарии.

М. Г.: Всё иронизируете? Не боитесь «либеральной жандармерии»?

Е. П.: Мне семьдесят пять. Меня Аксенов, Искандер и Шукшин отучили бояться.

Глава двенадцатая Начало восьмидесятых: в опале

Церковь, ребенок и дача

В восьмидесятые, достигнув пятидесятилетия, Фазиль Искандер стал писать меньше. Всё же пиком его активности были семидесятые. С другой стороны, вторая половина восьмидесятых была временем его писательской зрелости и триумфа. В первые годы этого десятилетия он доделывал начатое: написал несколько глав своей главной книги, по сути дописал ее; потом, в перестройку, приготовил к изданию канонический трехтомник «Сандро из Чегема»; еще раньше закончил «Кроликов и удавов». Последним крупным произведением станет «Стоянка человека». На девяностые пришлись только рассказы о Чике, философские зарисовки, этюды о писателях — ну и несколько повестей, по-разному встреченных публикой. Увы, время было не то, чтобы следить за новинками литературы.

Вторая часть восьмидесятых станет чрезвычайно бурной, самой насыщенной в размеренной, в общем-то, жизни Искандера — с точки зрения политической и общественной активности. Первая половина десятилетия на этом фоне кажется затишьем, привалом перед боем. А может быть, водоразделом между прошлым и будущим.

А пока — Искандера ждала опала. Как писал он с иронией позже: