Фазиль. Опыт художественной биографии

«Меня, когда я без разрешения начальства на Западе начал печататься, в издательстве „Ардис“, спрашивали, не собираюсь ли я уехать. Я отвечал: не собираюсь. И действительно никогда не собирался! Меня никогда туда не тянуло.

— Интересно, почему?

— Вы знаете, может, потому, что я более консервативный человек. Мне претило бы — и тогда, и сейчас тем более — устраиваться в какой-то чужой стране, усваивать что-то не свое… Никогда мне это в голову не приходило.

— А было страшно? Не было мысли, что посадят или вышлют?

— Нет! — уверенно говорит он. — Этого не было. Я боялся только одного: что меня перестанут печатать. Что я совсем без денег останусь.

— Ну так и перестали ведь.

— На какое-то время.

— И как же вы жили?

— Ну, какие-то запасцы были, да и жена всегда работала — получала свои 140–150 рублей (о наивный в быту Фазиль! — Е. П., М. Г.).

— Значит, вы это пережили легко.

— Сравнительно легко. Но это противно было»[92].

Во время работы над «МетрОполем» Искандер познакомился с не очень известными, молодыми, критически настроенными по отношению к власти литераторами. Продолжил он с ними, представителями андеграунда, общаться и позднее. Поэт Юрий Кублановский рассказывал Евгению Попову, как во время путешествия в Вологду знакомил Искандера с образцами древнерусской архитектуры, рассказывал о ней. И Искандер, много читавший, осведомленный, казалось бы, обо всём, об этом не знал ничего! Но, по словам Кублановского, очень заинтересовался новыми для него историческими сведениями о культуре ЕГО России.

Важной частью жизни Искандера в эти годы станет знакомство и дружба с отцом Александром Менем, писавшим книги по богословию и истории религии и окормлявшим многих представителей московской интеллигенции. Среди них были и литераторы — от Александра Галича до Людмилы Улицкой.

«Впервые мы встретились с отцом Александром за городом, в доме наших общих знакомых, — будет вспоминать потом Искандер. — Я увидел человека редкой физической красоты и духовного обаяния. Знакомясь с личностью значительной, обычно некоторое время испытываешь отчуждение, трудность в нащупывании общих точек соприкосновения, пока не выйдешь на разговор близкий и дорогой обоим.

В этом случае ничего подобного не происходило. Казалось, я встретился с человеком, давно знакомым. С первой же секунды полился интересный разговор, казалось, давно начатый и случайно прерванный. Выяснилось, что я с отцом Александром действительно был знаком, только заочно: читал несколько его прекрасных богословских книг, изданных на Западе под разными псевдонимами».[93]

Трудно назвать Фазиля Искандера человеком религиозным как в жизни, так и в книгах. Неопределенность в отношении собственной конфессиональной принадлежности существовала у жителей сельской Абхазии всегда, и Искандер отразил в «Сандро» эту неопределенность в образе молельного дерева. Гигантский грецкий орех, «наполовину высохший от прожегшей его когда-то молнии», которому чегемцы поклонялись с незапамятных времен, — не языческое отрицание всех религий, а, скорее, универсальный религиозный артефакт.

Разумеется, не был Искандер и воинствующим атеистом. Можно сказать, что он признавал существование некоей духовной иерархии, где высшие ступени занимали бы нравственность и искренность, а еще выше, в направлении бесконечности, располагался бы сонм идеальных существ, своего рода Всеобщих Учителей.