Федор

И она очнулась, и по голосу узнала сына Сережу. Хотела отозваться, хотела подняться со скамейки навстречу, хотела помахать рукой, но лишь глаза открыла – и ничего другого не могла. А сын бежал уже по кладбищу и все кричал:

– Мама, мамочка, айда! Папа грибы принес, мама!..

Домой ее привели под руки. Она едва передвигала ноги.

4

На лужайке перед домом, выстроив банки и тазики с водой, дети весело и сосредоточенно перебирали и мыли грибы.

Вера в горнице лежала на кровати с закрытыми глазами, укрывшись до подбородка пледом. Состояние бессилия и благости – и в какой-то момент она подумала: «Вот так, наверно, и умирают – хорошо». Сознание уплывало и уплывало из-под контроля; хотелось что-то понять, а вот что – это из сознания и уплывало.

Федор в оцепенении сидел за столом в передней. Весь он был тяжелый и замкнутый – другой человек, не тот, который волок кладовщика Ивана Семеновича с угрозой запереть в складе… Физически он был, по-прежнему, крепок. Но в свои тридцать восемь лет он резко облысел, посеребрился сединой и запустил бороду. И платье его обрело вечную вторичность – и это не потому, что нет обновок. Любая новая или обособленная вещь выглядела бы на нем нелепо, что ли. Слинял прежний человек, так что и платье требовалось соответственное. Все это внешне и на первый взгляд. Изменилась и вся его сущность, изменился характер, и внешне проявилось это в том, что стал Федор крайне молчалив, жил будто сам по себе. И еще нельзя было не отметить: жизненные события ни раздражали, ни радовали его – все он воспринимал однозначно. А в Братовщине его нередко стали называть Феденькой.

– Феденька! – пела иная старуха и постукивала палкой по крыльцу. И он выходил и молча ждал. – Крест, Феденька, изготовь для моей бабушки… и табличку на стекле сделай, – и совала в руку листок сложенной бумаги, – тут я и написала… Да табуретку Кате хорошую сколотил, и мне бы такую, – и улыбалась.

Пошевелив беззвучно губами и не слыша от заказчицы продолжения, Федор все так же молча уходил. И старуха шла восвояси, наверно зная, что уже завтра можно приходить за заказом, а крест Феденька и сам поставит… Рассчитывались за заказы с Федором обычно крупными деньгами. Сдачу он определял сам. И никто ни разу не сказал, что взял он лишнего.

Так бывало и с рыбой, хотя свежий карась и толстолобик не пользовались спросом. Приучили к несъедобному минтаю: говорят, костей мелких нет, выбирать не надо. И все-таки редко проходило два-три дня, чтобы кто-то не пришел с просьбой выловить три-четыре рыбинки покрупнее.

В два года после рождения Сережи пруд совсем было пришел в упадок, но это оказалось все-таки затмение, выпало оно на время, когда охранял «богатых мужиков».

Чаще сутки на службе проходили безмятежно и даже лениво: приходил, получал от сменяемого оружие и сидел в пустой квартире или за городом в неприземистой даче; иногда в полуподвальном офисе, в отстойнике с потайным глазком, наблюдал за приходящими. Хуже, когда случалось сопровождать хозяина или на деловые встречи, или на разборки, где у каждого в кармане висел тяжелый предмет.

Как-то один крутой выхватил «пушку» – Серый предупредил: он так прочно прихватил за руку, что крутой позорно закричал, а Серый внушительно сказал:

– Не шали, могу и поломать…

Разрядил и возвратил «Стечкина» крутому. А через час получил от хозяина «втык»:

– Серый – пузыри пускаешь?

– Что так?

– Да без так… надо было «мочить». И «дуру» вернул! Так не годится, Серый. Я за что тебе зеленые стригу?

– Зачем шуметь, и без шума обошлись.

– А лоб продырявлю, чем думать будешь?.. Считай, что Серому козлику – предупреждение.

Чем занимался его хозяин – Серый не знал и не пытался узнать. Но он все чаще раздражался на жену, когда речь заходила о работе.

– И что ты меня все пытаешь – как на работе да что на работе?! Деньги приношу и лады. Все равно деваться некуда!

– Что значит – некуда? Уйди и все.

– Я же тебе говорил: просто так не уйдешь… Слушай, Вера, ты сейчас скажешь: сходи в церковь, помолись. Он поможет… Я уже это знаю.

– Да ничего я не скажу. Просто уходи с этой дурацкой работы – проживем.

– Дурацкой… лихо правишь: дурацкой, – так и зарычал Серый. – Сам пятый – на любую работу согласишься. Пора избавляться от приплода – не романовские времена!

– Ты что, убийцу из меня хочешь сделать? – с гневом вспылила Вера. – Ты что Ванькой прикидываешься? Или не понимаешь – это же убийство ребенка! Что ли, голова дырявая или сердце деревянное?! – В этот момент Вера поняла, что переступила черту допустимого и что теперь она вряд ли сможет остановиться, не высказав того, что уже давно хотела высказать. В конце концов нельзя жить в постоянной недосказанности и недоговоренности. – Ну всякий раз одно и то же: ты должна избавиться, ты не должна допускать… Да ничего я не должна, и уж тем более не должна убивать ребенка! И не будет этого! – и показалось: сейчас и зарыдает.

Федор исподлобья смотрел на жену, но то была лишь внешняя ярость. Думал он иначе: «Вот это характер! Дави его, Верок, и так держи!»