Фейтфул-Плейс

– Послушай, в воскресенье днем мы заедем к бабушке, хотя бы ненадолго. Там будут много говорить про дядю Кевина, но каждый будет переживать по-своему, это я тебе обещаю. Никто не будет все время плакать, никто не осудит тебя, если ты и слезинки не прольешь. Может, это тебя немножно успокоит?

Холли оживилась, оторвала взгляд от Клары и даже посмотрела на меня.

– Ага. Наверное.

– Ну что ж, – сказал я. По спине пробежал холодок, но я приготовился вытерпеть это как большой мальчик. – Значит, договорились.

– Правда? Серьезно?

– Да. Я позвоню тете Джеки прямо сейчас, пусть скажет бабушке, что мы приедем.

– Хорошо. – Холли глубоко вздохнула, и я почувствовал, как опустились ее плечи.

– А пока пора спать. На свежую голову все покажется тебе гораздо лучше.

Холли легла на спину и сунула Клару себе под подбородок.

– Подоткни мне одеяло.

Я плотно подоткнул одеяло вокруг нее.

– И никаких кошмаров сегодня, ладно, цыпленок? Разрешаются только сладкие сны. Это приказ.

– Ладно. – Глаза у Холли уже закрывались, запущенные в Кларину гриву пальцы начинали расслабляться. – Спокойной ночи, папочка.

– Спокойной ночи, милая.

Я должен был заметить это давным-давно – но не заметил. Почти пятнадцать лет я и сам оставался в живых и берег своих мальчиков и девочек, потому что никогда не пропускал признаков опасности: острого запаха горелой бумаги в комнате, животного напряжения в голосе во время обычного телефонного разговора. Непростительно, что я каким-то образом пропустил эти признаки у Кевина; и я ни при каких условиях не должен был пропустить их у Холли. Я должен был увидеть, как они зарницами вспыхивают вокруг мягких игрушек, как заполняют уютную спаленку, словно отравляющий газ: опасность.

Вместо этого я осторожно поднялся с кровати, выключил светильник и переложил сумку Холли, чтобы не загораживала ночник. Дочь подняла ко мне лицо и что-то пробормотала; я наклонился, поцеловал ее в лоб, и она с удовлетворенным вздохом глубже зарылась в одеяло. Я долго смотрел на ее светлые кудри, разметавшиеся по подушке, на острые тени ресниц на щеках, потом тихо вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

20

Каждый коп, работавший под прикрытием, знает: ничто не сравнится с днем накануне начала операции. Пожалуй, те же чувства знакомы астронавтам во время обратного отсчета и десантникам-парашютистам, выстроившимся перед прыжком. Свет становится слепящим и твердым, как алмаз; каждое лицо прекрасно до умопомрачения; разум кристально чист, каждая секунда растягивается перед глазами в огромную гладкую панораму; то, что месяцами ставило в тупик, вдруг становится предельно ясным. Можно пить весь день и оставаться трезвым как стекло; заумные кроссворды разгадываются, как детские головоломки. Такой день длится сотню лет.

Я давно уже не работал под прикрытием, но узнал это чувство, едва открыл глаза в субботу утром. Оно проглядывало в игре теней на потолке спальни, на дне кофейной чашки. Медленно и верно – пока мы с Холли запускали воздушного змея в Феникс-парке, пока я помогал ей с домашней работой по английскому, пока мы готовили себе гору макарон с горой сыра – все в голове вставало на свои места. К воскресному полудню, когда мы вдвоем сели в машину и отправились за реку, я уже знал, что мне делать.

Фейтфул-Плейс, залитая ясным лимонным светом над щербатой брусчаткой, выглядела чистой и невинной, как во сне. Холли покрепче сжала мою руку.

– Что случилось, цыпленок? Передумала?

Она покачала головой.

– Я ведь не заставляю, не хочешь – не пойдем. Только скажи, и раздобудем кино на видео с кучей сказочных принцесс и ведро попкорна больше твоей головы.

Она не рассмеялась, даже не взглянула на меня. Куда там – вскинула рюкзак повыше на плечи и потянула меня за руку. Мы шагнули с тротуара в этот странный бледно-золотой свет.

Ма не пожалела сил, пытаясь устроить вечер как следует. Она довела себя до кулинарного исступления – на каждой свободной поверхности громоздились имбирные пряники и тарталетки с джемом, – собрала войска ни свет ни заря и отправила Шая, Тревора и Гэвина покупать елку, которая едва втиснулась в гостиную. Когда пришли мы с Холли, по радио пел Бинг Кросби, дети Кармелы живописно расположились вокруг елки, развешивая украшения, все пили дымящееся какао и даже па, водворенный на диван с пледом на коленях, выглядел почтенно и впечатляюще трезво. Мы словно попали на рекламный плакат пятидесятых годов. Разумеется, весь этот фарс был обречен – все выглядели подавленными, а остановившийся взгляд Даррена ясно говорил, что он вот-вот взорвется, – но я понял, какого эффекта добивалась ма. Я чуть не растрогался, но тут она не удержалась, ненадолго вышла из образа и сообщила мне, что у меня вокруг глаз ужасные морщины и скоро я вовсе в печеное яблоко превращусь.