Фейтфул-Плейс

Тем временем я не мог оторвать взгляд от Шая. Его словно лихорадило: взвинченный и раскрасневшийся, с запавшими щеками и опасным блеском в глазах, он развалился в кресле, подергивая ногой, и завел с Тревором обстоятельную беседу о гольфе. Люди меняются, однако, насколько мне известно, Шай презирал гольф немногим меньше, чем Тревора. Единственной причиной, по которой он связался сразу с обоими, могло быть отчаяние. Шай – и я посчитал это полезной информацией – был явно не в форме.

Мы уныло развешивали мамины запасы елочных игрушек: когда ма велит наряжать елку, с ней лучше не спорить. Я тихонько спросил Холли под аккомпанемент “Малыша Санты”:

– Ты как, нормально?

– Все классно, – отважно сказала она и нырнула обратно в кучку кузенов, прежде чем я успел продолжить расспросы. Дети быстро подхватывают туземные обычаи. Я начал мысленно готовить программу психологической реабилитации.

Когда ма решила, что безвкусица достигла оранжевого уровня, Гэвин и Тревор повели детей в Смитфилд, смотреть на Рождественский городок.

– Растрясем пряники, – объяснил Гэвин, похлопывая себя по животу.

– А что пряники? – рявкнула ма. – Если ты растолстел, Гэвин Кио, то нечего сваливать на мою стряпню.

Гэвин что-то пробормотал и бросил страдальческий взгляд на Джеки. В своей неуклюжей манере он тактично пытался дать нам немного времени для семейного единения в тяжелый момент. Кармела упаковала детей в пальто, шарфы и шерстяные шапки; Холли вписалась в шеренгу между Донной и Эшли, словно родная дочь Кармелы, и они удалились. Я наблюдал в окно гостиной, как стайка семенит по улице; Холли – они с Донной шли под ручку, будто сиамские близнецы, – даже не оглянулась, чтобы помахать.

Семейное единение проходило не так, как задумывал Гэв: мы все плюхнулись перед теликом и сидели молча, пока ма не оклемалась после украшательского блицкрига и не потащила Кармелу в кухню возиться с выпечкой и пищевой пленкой. Я тихо сказал Джеки, пока ее тоже не сцапали:

– Пошли покурим.

Она опасливо глянула на меня, как девочка, которая понимает, что получит заслуженный нагоняй, как только останется с мамой один на один.

– Прими это как взрослая, детка. Чем раньше покончишь с этим…

На улице было холодно, ясно и тихо, бело-голубое небо над крышами едва начинало сиреневеть. Джеки процокала к своему месту на нижней ступеньке, выставила вперед длинные ноги в пурпурных лаковых сапожках и протянула руку:

– Дай сигарету, пока не начал бушевать. Наши Гэв унес.

Я прикурил сигарету для Джеки и взял одну себе.

– Скажи мне, о чем вы с Оливией, черт возьми, думали? – любезно поинтересовался я.

Подбородок Джеки изготовился к спору, и на одну жуткую секунду она превратилась в точную копию Холли.

– Я подумала, для Холли было бы здорово со всеми познакомиться. Кажется, Оливия тоже так подумала. А что, разве мы были не правы? Видел ее с Донной?

– Ага, видел. Очень мило. А еще я видел ее совершенно безутешной из-за Кевина. Она рыдала так, что чуть не задохнулась. И это было совсем не мило.

Джеки глядела, как завитки дыма от ее сигареты поднимаются над крыльцом.

– Мы тоже все в растрепанных чувствах, – сказала она. – Даже Эшли, а ей всего шесть. Такова жизнь. Ты сам беспокоился, что Холли видит мало реальности. Вот тебе реальность без прикрас.

Возможно, Джеки была права, но какая разница, кто прав, если речь о благополучии Холли.

– Детка, когда моей дочери требуется дополнительная доза реальности, я предпочитаю устраивать все сам. Или, по крайней мере, хочу, чтобы меня предупредили, прежде чем этим займется кто-то другой. Тебе это кажется неразумным?

– Надо было тебе сказать, – признала Джеки. – Мне нет оправдания…

– Так почему не сказала?

– Я собиралась, ей-богу, но… Сначала посчитала, что незачем тебя беспокоить – мало ли, как бы все сложилось. Я подумала, что свожу Холли разок, а тогда уж мы тебе расскажем…

– И я пойму, как славно вы придумали, и примчусь домой с огромной охапкой цветов для мамочки в одной руке и охапкой для тебя в другой, и мы закатим пир на весь мир и будем жить долго и счастливо. Так, что ли?

Джеки пожала плечами, подняв их чуть ли не до ушей.

– Господь свидетель, все равно было бы гнусно, но гораздо лучше, чем так. Почему ты передумала? Почему молчала – дай подберу отвисшую челюсть – целый год?

Джеки, все еще пряча глаза, заерзала по ступеньке, как уж на сковородке.

– Только ты не смейся.

– Уж поверь, Джеки, мне сейчас не до смеха.

– Я боялась, понятно? Поэтому и молчала.

Я не сразу поверил, что она не дурит мне мозги.

– Ой, да перестань. Какого хрена – что, по-твоему, я бы с тобой сделал? Избил до полусмерти?

– Я не говорю…

– А что тогда? Думаешь, можно такое сказать, а потом ветошью прикинуться? Хоть раз в жизни я дал тебе повод меня бояться?

– Да ты посмотри на себя! На лицо свое, и как ты говоришь – будто ненавидишь меня до глубины души! Я не люблю, когда ругаются, кричат и выходят из себя, ты же знаешь.

– Ты меня сравниваешь с папой?! – не сдержался я.

– Ох, нет, Фрэнсис, я не то имела в виду…

– Даже не пытайся, предупреждаю, Джеки.