Фейтфул-Плейс

Где-то в тишине морга гудел терморегулятор. Сожаления, как и пьянки, не по моей части, но эти выходные были из ряда вон. Я смотрел на голые коричневые кости, разложенные под куперовскими лампами дневного света, и от всего сердца жалел, что полез и не оставил спящую девочку в покое. Не ради себя; ради нее. Теперь она принадлежала всем: Купер, Снайпер, вся Фейтфул-Плейс могли разбирать ее по косточкам, лапать и использовать в каких угодно целях. Фейтфул-Плейс уже наверняка начала неторопливо, с удовольствием переваривать ее в очередную местную страшилку – помесь сказки о привидении и поучительной басни, городского мифа и правды жизни. Она сожрет Рози целиком так же, как земля сожрала ее тело. Лучше бы ей оставаться в подвале. Тогда, по крайней мере, ее памяти касались бы только те, кто ее любил.

– Да, – сказал я. – Это все.

Купер задвинул ящик, поддон с протяжным стальным скрежетом скользнул по направляющим, и кости исчезли, заняв свое место в тесных сотах среди остальных его неопознанных мертвецов. Последним, что я увидел перед выходом из морга, было ясное и прозрачное лицо Рози, все еще горящее на световой панели, – яркие глаза и непобедимая улыбка, тонким слоем покрывающие гниющие кости.

Купер проводил меня. Я рассыпался в униженных благодарностях, пообещал ему бутылку его любимого вина на Рождество, он сделал мне ручкой в дверях и вернулся к неведомым жутким занятиям, которым посвящал одинокие часы в морге. Потом я свернул за угол и шарахнул в стену кулаком. Костяшки превратились в котлету, но на несколько секунд, пока я, согнувшись пополам, баюкал руку, ослепительная боль выжгла мой разум добела.

9

Я вернулся к машине, пропитанной ароматом потного пьяницы, спавшего одетым, и направился в Далки. Позвонив в дверь Оливии, я услышал приглушенные голоса, скрип резко отодвигаемого стула, тяжелые шаги вверх по лестнице – в дурном настроении Холли весит фунтов двести, – и наконец дверь захлопнулась с грохотом ядерного взрыва.

Оливия с непроницаемым лицом открыла дверь.

– Искренне надеюсь, что у тебя есть хорошее объяснение. Она расстроена, рассержена и разочарована и, по-моему, имеет на все это полное право. Да и я не слишком рада испорченным выходным – если, конечно, тебя это волнует.

Бывают дни, когда даже мне хватает мозгов не вваливаться в дом и не совершать налет на холодильник Оливии. Я продолжал стоять столбом, пока капли срывались с мокрого после дождя карниза мне на волосы.

– Прости, – сказал я. – Лив, честное слово, я не нарочно. Непредвиденные обстоятельства.

Легкое, циничное движение бровей.

– Да что ты? Ну и кто же умер?

– Человек, которого я знал давным-давно. До того, как ушел из дома.

Такого она не ожидала, но быстро справилась с удивлением.

– Другими словами, тот, до кого тебе не было дела двадцать с лишним лет, вдруг стал для тебя важнее дочери? Мне вообще стоит заново договариваться с Дермотом или есть вероятность, что с кем-то из твоих знакомцев произойдет что-нибудь еще?

– Вряд ли. Мы с этой девушкой были близки. Ее убили в ночь, когда я ушел из дома. Тело нашли на выходных.

Мой ответ произвел на Оливию некоторое впечатление.

– Эта девушка… – сказала она, пристально вглядевшись мне в лицо. – То есть вы с ней встречались? Первая любовь?

– Да. Вроде того.

Лив задумалась. В ее лице ничего не изменилось, но по глазам видно было, что она взвешивает в уме мои слова.

– Мои соболезнования, – произнесла она. – Наверное, тебе следует объяснить это Холли, хотя бы в общих чертах. Она у себя в комнате.

Когда я постучал в дверь дочери, она завопила:

– Уходи!

Спальня Холли – единственное место в доме, где еще остались свидетельства моего существования: в антураже розовых рюшек попадаются купленные мной мягкие игрушки, нарисованные мной уродливые картинки, присланные мной без повода забавные открытки. Холли лежала ничком на кровати, натянув на голову подушку.

– Привет, малышка, – сказал я.

Дочь свирепо поерзала и прижала подушку к ушам.

– Я должен принести тебе извинения, – сказал я.

После секундного молчания приглушенный голос изрек:

– Три извинения.

– Как это?

– Ты вернул меня маме; сказал, что заберешь меня попозже, но не забрал; сказал, что заедешь за мной вчера, но не заехал.

Техничный удар.

– Ты, конечно, права, – сказал я. – Если выглянешь сюда, ко мне, я трижды принесу извинения, глядя тебе в глаза. Перед подушкой извиняться не буду.

Чувствовалось, что она прикидывает, не продлить ли мне наказание. Впрочем, долго дуться Холли не умеет, пять минут для нее – максимум.

– Еще я должен тебе объяснения, – добавил я для верности.

Любопытство победило: через мгновение подушка соскользнула на несколько дюймов вниз и из-под нее высунулось настороженное личико.

– Прошу прощения – раз. Прошу прощения – два. Прошу прощения – три, от всей души, и вишенка сверху.

Холли вздохнула и, сев, смахнула волосы с лица. На меня она по-прежнему не смотрела.

– Что случилось?

– Помнишь, я говорил, что у твоей тети Джеки проблемы?

– Ага.

– Умер один человек. Которого мы знали давным-давно.

– Кто?

– Девушка по имени Рози.

– Почему она умерла?