Фейтфул-Плейс

В ту неделю папе подкинули шабашку – четыре дня штукарных работ, и в соцстрах сообщать не надо. Папаша отнес приработок в паб и угощался джином, пока из ушей не полилось. От джина па начинает жалеть себя, а от жалости к себе стервенеет. Он доплелся до Фейтфул-Плейс и устроил концерт у порога Дейли, с ревом вызывая Мэтта Дейли на разборку, только на сей раз развоевался больше обычного и начал ломиться в дверь; когда дверь не поддалась, он мешком рухнул на ступеньки, после чего стянул с ноги ботинок и начал швыряться им в окно Дейли. Тут прибежали ма и Шай и попытались утащить его домой.

Обычно па относительно спокойно встречал известие о том, что гулянка окончена, но в ту ночь у него в баке было еще вдоволь горючего. Вся улица, включая Кевина и Джеки, любовалась из окон, как он обзывал маму высохшей старой дыркой, Шая – никчемным мелким педрилой, подоспевшую на подмогу Кармелу – грязной шлюхой. Ма обзывала его транжирой и скотиной, желала ему сдохнуть в мучениях и гореть в аду. Па велел всем троим убрать от него лапы, а то, пускай только заснут, он перережет им глотки. За время перепалки он успел всыпать им по первое число.

Ничего нового в этом не было. Разница состояла только в том, что до тех пор папаша бузил исключительно дома, а тут перешел все границы, словно отказали тормоза на скорости восемьдесят миль в час.

– Совсем до ручки дошел, – тихим бесцветным голосом подытожила Кармела.

Никто на нее не взглянул.

Кевин и Джеки из окна умоляли папочку перестать, Шай орал, чтобы они убирались в комнату, ма орала, что это все из-за них, что это они довели отца до пьянства, папаша орал, что сейчас до них доберется. Наконец кто-то – а обладательницами единственного на всю улицу телефона были сестры Харрисон – позвонил в полицию. Это был недопустимый проступок – примерно как давать героин малышам или материться при священнике. Моя семейка заставила сестер Харрисон преступить табу.

Ма и Кармела умоляли полицейских не забирать папу – такой позор! – и те любезно согласились. Для копов в те времена домашнее насилие было чем-то вроде порчи собственного имущества: полный дебилизм, но пожалуй что не преступление. Они затащили папашу вверх по лестнице, свалили в кухне на полу и ушли.

– Да, жуть, конечно… – сказала Джеки.

– По-моему, это и решило все для Рози, – сказал я. – Всю жизнь папочка предупреждал ее, чтоб держалась подальше от Мэкки – стада грязных дикарей. Она не слушала, влюбилась в меня, говорила себе, что я не такой. И тут, прямо за несколько часов до того, как она вручит мне свою жизнь, когда каждое крошечное зернышко сомнения в ее душе выросло в тысячу раз, Мэкки воочию доказывают папочкину правоту: закатывают безобразную сцену на всю округу, вопят, дерутся, кусаются и бросаются дерьмом, как стая накуренных бабуинов. Неудивительно, что Рози задумалась, каков я за закрытыми дверями и когда все это из меня полезет, если глубоко внутри я один из этих дикарей.

– И ты ушел. Хоть и без нее.

– Я решил, что сполна заплатил за свободу.

– А я все понять не могла: почему ты просто не вернулся домой?

– Будь у меня деньги, я бы прыгнул на самолет до Австралии. Чем дальше, тем лучше.

– Ты по-прежнему их винишь? – спросила Джеки. – Или вчера это просто по пьяной лавочке?

– Ага, – сказал я. – По-прежнему. Всех. Может, это несправедливо, но жизнь вообще подлая штука.

Мой телефон запищал – пришло новое сообщение: “привет фрэнк, это кэв, знаю ты занят и не хочу доставать но как сможешь звякни нам ок? Надо поговорить, спс”.

Я стер сообщение.

– Ну а если она тебя все-таки не бросала? Что тогда? – спросила Джеки.

У меня не было ответа – до меня даже не совсем дошел вопрос, – да и искать этот ответ было два десятка лет как поздно. В конце концов Джеки пожала плечами и принялась подкрашивать губы. Я смотрел, как Холли наворачивает безумные круги на раскручивающихся цепях качелей, и очень старался не думать ни о чем, кроме простых вещей: не надеть ли Холли шарф, как скоро она перестанет дуться и проголодается и какую пиццу заказать.

10

Мы поели пиццы, Джеки отправилась ублажать Гэвина, а меня Холли упросила отвезти ее на рождественский каток в Боллсбридж. Холли на льду вылитая фея, а я – горилла с неврологическим расстройством, что дочери, конечно, только в радость: она покатывается со смеху, когда я врезаюсь в бортики. К тому времени, когда я привез ее к Оливии, мы оба умирали от счастливого изнеможения, немного обалдели от луженых рождественских песнопений и настроение у обоих существенно поднялось. При виде нас, потных, встрепанных и довольных, Лив не удержалась от улыбки.

Я отправился в город, выпил по паре кружек с ребятами, пошел домой – Твин Пикс никогда не выглядел так мило – и, усевшись за “Икс Бокс”, выжег несколько гнезд зомби; и лег спать, любовно предвкушая прекрасный обычный рабочий день – настолько, что готов был облобызать дверь своего офиса.