Фельдмаршал в бубенцах

Паолина, только что растерянно смотревшая на лавочницу, вдруг с нажимом отрубила:

— Что вы несете?!

Росанна вскинула брови.

— Ого, сегодня вы не пытаетесь выглядеть трогательно-подавленной… Вам еще не рассказали? В таком случае я вовремя, сможете гордиться своей изворотливостью… — ядовито протянула она, но тут же осеклась, сглатывая и пытаясь сдержать вновь подступившие слезы. — Не думайте, я не сваливаю всю вину на вас, — глухо проговорила она, — это я виновата. Ведь это я указала вам, где найти Пеппо. Хотя должна была сообразить, что он сам не скрывал бы этого от вас, доверяй он вам.

Паолина вдруг залилась землистой бледностью и рявкнула:

— Хватит кривляться! Что случилось, говорите наконец!

Росанна со свистом втянула воздух.

— Тебе не сказали… — почти прошептала она. — Как удобно. Вроде как и ни при чем. Но я это сейчас исправлю. Через несколько дней после твоего… хм… визита за Пеппо явился секретарь инквизиции. Прямо в тратторию. И с тех пор Пеппо больше не видели. Я несколько дней ждала вестей. А вчера приходил слуга из «Шлема и гарды». Сказал, что больше ждать не надо. Вот я и пришла, подумала, тебе занятно будет. А заодно и в глаза тебе поглядеть. Наградили хоть? — Это должно было прозвучать с издевкой, но голос Росанны сорвался, и она замерла, только губы подергивались на бледном лице.

Несколько секунд стояла клейкая тишина. А потом Паолина проговорила с неожиданной заботливостью, будто обращаясь к человеку, стоящему на краю крыши:

— Не надо так. Не бери грех на душу. Я ведь тебе не соперница. Я здесь навсегда. Только ты-то договоришь — и прочь уйдешь, а мне же с этим здесь оставаться.

Росанна вздрогнула и неловко отерла ладонью слезы.

— Грех… О грехе она мне толкует… — Она осеклась и добавила с агрессивной неуверенностью: — Ты что плетешь, блаженная?

— Все ты поняла. Только, Росанна… не с той ты толкаться пришла. Меня в послушницы готовят, а не в невесты. Я уже и смирению почти научилась… — Она вдруг оставила мягкий тон, каким обычно говорила с пациентами, и заговорила стремительным речитативом: — Я ведь на твоем пути не стою! Я даже молиться о вас стану! А Пеппо… он чуткий, он поймет тебя, услышит! Просто скажи сейчас, что ты это со зла наговорила, от ревности! И уходи с миром, слова в спину дурного не услышишь!

Лавочница растерянно поглядела на монахиню. Потом подняла руку и зачем-то покусала кончики пальцев, будто безуспешно ища в себе прежний яростный запал.

— Я не вру… — пробормотала она, отворачиваясь. — Я б и сама за кого хочешь молилась, чтоб все это было моими выдумками.

Ее плечи согнулись, словно внутри обмяк прямой стержень, и Росанна обернулась, слыша за спиной глухую тишину. Паолина смотрела на нее внимательными сухими глазами. А потом глубоко вдохнула и спокойно произнесла:

— Все в руце Божьей. Мне нужно работать. Сестра Юлиана забранит. Я провожу тебя.

Лицо лавочницы растерянно передернулось — она не ожидала такой реакции. И уже новая резкость вертелась на языке, но Росанна нахмурилась и неуверенно процедила:

— Эй… Ты чего как каменная?

Паолина сжала пальцами переносицу, закусывая губу и тяжело, прерывисто дыша:

— Погоди… погоди!..

Росанна на миг испугалась этого запертого шквала боли. Испугалась настолько, что почти забыла о собственном смятении, об обвинениях, которые недавно исступленно швыряла в эту странную девицу в черном балахоне. А Паолина вдруг обернулась и тихо спросила:

— Что с ним… сделали? И где похоронили?

— Я не знаю. Я не видела тела.

— А слуга?

— Я расспрашивала. Но ему самому ничего толком не рассказали. Он совсем ребенок.

Паолина запнулась, хмурясь.

— Постой… а откуда же стало известно о смерти Пеппо?

Росанна сокрушенно пожала плечами:

— Командир Годелота приходил в «Шлем и гарду». Со слугой говорил. Ему и рассказал. И все имущество Пеппо ему отдал, они очень дружны были.

Монахиня все еще смотрела на Росанну, но та вдруг заметила, как черные глаза вдруг приобрели чуть отсутствующее выражение, будто лавочница неожиданно стала прозрачной. Паолина уставилась куда-то вдаль, только губы слегка шевелились в неслышной молитве, а потом снова взглянула Росанне в глаза:

— Имущество, говоришь, отдал. И что ж, себе ничего не взял?

Лавочница нахмурилась.

— Библию взял! — огрызнулась она. — Много тебе дела до Пеппо, я погляжу. Завещания, что ли, ждала?

Паолина вскинула взгляд, словно собираясь бросить в ответ какую-то колкость, но сжала губы, не отводя глаз от соперницы. Почти минуту они молчали, и Росанна ощутила, как в ней вновь поднимается лютая злоба на эту девицу.

Ей показалось, что она сумела причинить Паолине боль. И в какой-то миг ей даже было по-настоящему совестно за свои нападки, уже выглядевшие надуманными и несправедливыми. Но сейчас Росанна ненавидела Паолину уже без всяких оснований. За сухие глаза, за сжатые губы, за эту потаенную внутреннюю силу, заставлявшую лавочницу чувствовать себя рядом с ней вздорной и глупой восьмилетней девчонкой.