Фельдмаршал в бубенцах

— Передвиньте пояс выше. Нужно плотно затворить кровь, — отрывисто проговорил он. Орсо так же молча пережал повязку поясом и оперся на руку Годелота.

— Прошу вас, захватите мой камзол, — пробормотал он, и шотландец подобрал грязную одежду с земли.

Ведя полковника к лодке, Годелот чувствовал, как тот тяжко обвисает на его плече и дышит короткими болезненными рывками. Дело было плохо, юноша отчего-то знал это, хотя никогда не интересовался лекарским ремеслом.

Лодку, на которой они с доктором прибыли в гавань, ветром носило по каналу. Она прибилась к берегу в двухстах футах выше причала и неуклюже колотилась бортом о глинистый скат. Годелот спустился по скату и подтянул лодку к себе, изуверски изгваздав сапоги и промочив рукава. Полковник, чье лицо уже налилось зеленовато-купоросным оттенком, с трудом спустился в суденышко, и шотландец налег на весла. Мог ли он всего часом ранее ожидать этого бесславного пути назад?..

Но на самокопания и душевные муки времени не осталось. К тому моменту, как Годелот причалил у источенной червями пристани против небольшой траттории, полковник лишился сознания. Однако хозяин траттории спал чутко и выскочил уже на третий окрик шотландца. Он оказался человеком бывалым, сразу оценил обстановку и кликнул дюжего повара. Орсо осторожно вынули из лодки и понесли на второй этаж, а хозяйский сын побежал за врачом…

…За окнами пробило половину третьего ночи. В соседней комнатенке сухопарый молчаливый субъект в черном полукафтане хлопотал над полковником. Годелот сидел на сундуке, бездумно глядя сквозь пыльный переплет куда-то вдаль, где спал равнодушный город, все еще неряшливо-мокрый и скупо посеребренный луной.

Голова была пуста до звона, и все тело сковывала такая свинцовая усталость, что, казалось, не пошевелиться. Пришел ли Пеппо на место встречи? Где он теперь? В кого был нацелен тот одинокий выстрел? Выживет ли полковник? И если выживет — то что ждет Годелота потом? Но все эти вопросы, невероятно, немыслимо важные, кружились возле шотландца, не достигая ни души, ни разума. Он сам казался себе тусклым фонарем, в котором чадит иссякающее масло, а мошки со звоном бьются в закопченное стекло, не умея пробраться внутрь.

Только один вопрос щепкой сидел где-то на самой поверхности, глупый и бесполезный. Почему Бениньо бросил его? Нет, он знал почему. Он сам просил его об этом и был бы в ярости, вздумай доктор геройствовать и пустить лешему под хвост все их усилия. Но здравый смысл молчал, и в мутной жиже усталости барахталась только мелочная и бессмысленная обида.

Годелот вздохнул, упираясь затылком в стену. А на пороге вдруг показался хозяин с кувшином и кружками.

— Эй, служивый, — окликнул он густым простуженным басом, — я тут выпить принес. Ты давай вина тяпни и ложись вздремни. Тебя сейчас во сне узришь — так распятием не отмашешься.

Подросток без возражений принял кружку, глядя, как из жерла кувшина клокочет темно-бордовое вино. Хозяин налил себе и кивнул:

— Ну, за здравие. Этот господин тебе кто будет-то? Отец?

— Боже упаси, — пробормотал Годелот, жадно осушая кружку, — это командир мой.

От этих слов во рту стало горько, но трактирщик только понимающе покачал головой:

— А вот зря ты так. У меня самого капрал полковой заместо папаши был. Родной-то деру дал, когда я еще и не народился. Вон, приляг на топчан. Сейчас вино разморит — враз уснешь, а проснешься — будто заново смастерили.

Годелот понимал, что хозяин прав. Вино тут же ударило в голову, растворяясь в усталости и пережитых потрясениях. Он отставил пустую кружку и уже собирался было встать, когда дверь отворилась и в комнату вошел врач.

— Юноша, мне бы с вами перемолвиться, — сухо сказал он, взглянув на хозяина. Тот поднялся, сгребая кружки.

— Зовите, ежели чего, — пробасил он, исчезая за дверью. А врач взъерошил редеющие волосы и внимательно посмотрел на Годелота:

— Вот что, сударь, вы не жена, не дочка, а потому скажу по чести. Рана глубока, крови потеряно премного, да и доставлен пациент поздно. Хотя полоснули умело, такую рану и сразу же на месте обиходить трудно. Кровь я остановил, рану зашил, наложил повязку. Ваш командир пришел в сознание, сейчас дремлет, только это ненадолго. Рана очень плоха. Вам лучше быть рядом. Иначе… сами понимаете, нехорошо это… одному.

Годелот молча кивнул. Потом, спохватившись, неловко начал:

— Доктор, сколько вам причитается? — Пожалуй только сейчас он осознал, что у него нет даже медяка.

— Я же сказал: пациент пришел в себя. Он уже заплатил мне.

Эскулап откланялся, а шотландец шагнул к низкой двери соседней комнаты. Отчего-то стало страшно, хмель тут же рассеялся, а сердце застучало быстро и дробно. Но Годелот решительно толкнул дверь, пригнулся и вошел.

Ставни были распахнуты, на низком табурете горел трехрогий оловянный шандал. Камзол полковника лежал на столе, в тазу у стола краснели лоскутья разрезанной камизы.

Годелот медленно подошел к узкой койке, отставил шандал на стол и опустился на табурет. Полковник спал, разметавшись на сероватом полотне. Судорожно вздымалась широкая грудь, прикрытая тощим одеялом.