Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

В качестве заглавия рассказа «Взыскание погибших» Платонов использует одноименное название иконы Богородицы, известной на Руси с XVIII века и прославившейся многими чудесами. Кроме заглавия, обращает на себя внимание предпосланный рассказу эпиграф: «Из бездны взываю», под которым стоит подпись: «Слова мертвых». За ней скрыт источник цитаты, каковым является 129-й псалом: «Из глубины взываю к Тебе, Господи, Господи, услышь глас мой» (Пс. 129: 1). Это один из покаянных псалмов, читаемых в православной церкви на вечернем богослужении, а в западной христианской традиции являющийся основополагающей частью заупокойной службы – реквиема («De Profundis»). Таким образом, в рассказе возникает новый план – молитвенный: от лица всех безвременно погибших на войне, взывающих к милосердию живых, и от лица матери, потерявшей своих детей и живущей «остатком слабой души» в надежде скорой встречи. Называя героиню Марией Васильевной – именем своей матери, Платонов предельно сближает биографию собственной семьи с общей драмой страны. Не случайно впервые рассказ был опубликован под названием «Мать» с подзаголовком «Взыскание погибших». В соотнесенности с названием рассказа в семантике имени Мария появляются богородичные обертоны, связывающие платоновский сюжет со страстным евангельским сюжетом, а также с апокрифом «Хождение Богородицы по мукам». Образ матери, потерявшей своих детей, возводится к образу Девы Марии как высочайшему образцу жертвенного материнства. В изображении ее мертвых детей, которые лежат в могиле «нагие… умерщвленные, поруганные и брошенные в прах чужими руками»[230], собраны характеристики, соотносящие их образ с образом Распятого Христа. Так, наряду с мотивом материнской скорби, в текст рассказа автором вводится мотив ненапрасной жертвы. Как жертва за мир он зазвучит в последних строках произведения: «Нужно… суметь жить после победы той высшей жизнью, которую нам безмолвно завещали мертвые; и тогда, ради их вечной памяти, надо исполнить все их надежды на земле… Мертвым некому довериться, кроме живых, – и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа и тем была взыскана их гибель»[231].

Плач матери у креста на могиле детей: «Были бы вы живы, сколько бы работы поделали, сколько судьбы испытали! А теперь, что ж, теперь вы умерли, – где ваша жизнь, какую вы не прожили, кто проживет ее за вас?…Сколько я сердца своего истратила на вас, сколько крови моей ушло, но, значит, мало было одного сердца моего и крови моей, раз вы умерли…»[232] – генетически восходит к плачу Богородицы у Креста:

О свете пресветлый, Заря присносущная,
Где Твоя зайде красота, светолучная невечерняя,
Добровидный Сыне мой, сладчайшая доброта,
Где Твой вожделенный лица зрак, краснейший Свете мой…[233]

В иконографическом плане эпизод соотносится со сценой оплакивания Христа – в православной традиции это иконографическая композиция «Не рыдай Мене Мати», представляющая Богородицу рядом с обнаженной фигурой Спасителя, лежащего во гробе на фоне Креста[234].

В образе своей скорбящей героини Платонов объединил и собственную скорбь по умершему сыну, и скорбь своей жены, тоже носящей имя Мария. Симптоматично ее молчание на частые письма Платонова, посылаемые с фронта после смерти сына. Свое немотство Мария Александровна объясняет в приписке к письму Платонова их общим друзьям Вьюрковым: «Привет вам, дорогие! Не сердитесь на меня, я никому не пишу, я только начинаю замечать, что светит солнце и люди живут»[235]. Мать писателя Мария Васильевна умерла в 1929 году; возможно, именно этим определяется выбор ее имени, а не имени жены Марии Александровны для именования героини рассказа, умирающей на могиле своих детей. Такое замещение выполняет перформативную оградительную функцию по отношению к судьбе Марии Александровны, которая, по свидетельству Платонова, дважды пыталась покончить с собой (см. письмо к Сталину: «Мать сына… по естественным материнским человеческим причинам дошла до очень тяжелого душевного состояния. Два раза я предупреждал ее попытки к самоубийству, но может оказаться, что я не смогу уберечь ее»[236]).

В финальной сцене «Взыскания погибших» вновь усиливается сближение образа скорбящей матери с образом Богородицы, на этот раз в красках иконографии «Успения»: