Фестиваль

– Слушай, Степанида, если ты не прекратишь свои идиотские выпады, то можешь закончить свою жизнь в театре примерно так же, как товарищ Кац.

– Что я слышу? – возмутилась Маромой. – Угрозы в мой адрес?!

– И в адрес моего мужа! – Из-за кулис на площадку выскочила Генриетта, на бегу успев сказать Степаниде: – Предлагаю перемирие для борьбы с Самокруткиным.

Женщины взялись за руки.

«Что-то заместитель министра опаздывает, – подумал Иван Петрович. – Пора во всем этом бардаке ставить жирную точку».

– Друзья, – сказал он через секунду, – с горечью я должен констатировать, что работать или обсуждать что-либо при сложившихся обстоятельствах практически невозможно. Поэтому я предлагаю всем собраться сегодня к семи часам вечера у меня дома. Благо, – Самокруткин улыбнулся, – размеры моей квартиры позволяют. А Маромой с Кацами пусть здесь до опупения выясняют свои непростые отношения.

– Правильно, верно… – разнеслось со всех сторон. – Ну их в болото.

Марина Дудина, подойдя к сцене, показала Степаниде с Генриеттой неприличный жест и пренебрежительно произнесла:

– Вот странно. Две такие небольшие пожилые бездарные крысы – а сколько от них шуму…

Анастасия Бланманже достала из кармана еще одно гигантское яблоко, бросила в Маромой и снова попала.

Среди внезапно наступившей тишины было слышно, как смачно шлепнулось грузное тело Степаниды на деревянный настил авансцены.

– Вызовите санитаров! – закричала Генриетта Кац.

– Еще чего… – Бланманже, проходя мимо лежащей Степаниды, несколько раз с силой шлепнула ее ладонью по лицу и грубо посоветовала: – Хватит дурака валять. Поднимайся, доярка ты озабоченная.

– На чем поедем, Иван Петрович?

– Слушай, не хочу я сегодня связываться с театральным автомобилем. Давай на такси. У тебя деньги есть?

До всероссийского салона моделей Валентина Юмашкина режиссер с писателем добирались около часа.

Самого модельера на месте не оказалось, но Самокруткина здесь хорошо знали, и поэтому, выяснив, что ему необходима худосочная модель поинтеллигентней на главную роль в новом спектакле, сразу пригласили в просмотровое помещение около двадцати эмансипированных девушек.

– Это я для конспирации сказал, что на главную роль, – пояснил Иван Петрович. – Они тут все с «вальтами», с неоправданным гонором. Если разобраться, за бабки любому дадут. Но при этом Валя все так обставляет, что у девушек чувство собственного достоинства остается не только незапятнанным, но еще крепнет раз от разу.

– Да, по-моему, ко мне приятели несколько раз притаскивали этих плоскодонок. Тошнотворное впечатление. К тому же они почти все не москвички. Гы-кают, шо-кают.

– Да? Может, ты и прав. Ну, раз уж приехали, давай покуражимся полчасика. А там кто его знает – может, и сговоришься в частном порядке.

– Ох, Иван Петрович. Какой же вы ветреник.

– А ты как думал.

Наконец в коридоре раздалось многочисленное постукивание каблучков, Самокруткин потер моментально вспотевшие ладони:

Она тогда ко мне придет,
Когда весь мир угомонится,
Когда все доброе ложится
И все недоброе встает.

Александр Сергеевич Пушкин…

– Где Пушкин? – рассмеялась первая модель.

– Да вот же он, – пояснила вторая и указала на Флюсова.

– А куда же делись его бакенбарды? – поинтересовалась третья.

– Он их сбрил на спор, проигравшись в карты, – пояснила четвертая.

Первые четверо девиц оказались действительно на редкость миловидными.

– Спасение в красоте, – гордо объявил Самокруткин. – Вы знаете, девушки, в Древней Греции красавицу Фрину, по преданию, судьи приговорили к смертной казни за то, что она слишком любовалась своим обнаженным телом. Чтобы спасти красавицу, на суде защитник сорвал с нее одежду. Судьи увидели ее наготу и, ошеломленные красотой ее тела, отменили приговор.

– Вот и у нас так, – согласилась пятая модель. – Как сорвут одежду, сразу теряют дар речи.

Подошло еще пятнадцать человек.

– Девочки, встаньте, пожалуйста, по росту, – попросил Самокруткин. – Я – главный режиссер театра «Марс и Венера», это вы знаете. А это наш автор, писатель Сергей Сергеевич. Сейчас мы на вас посмотрим и попробуем найти необходимую нам героиню нового спектакля.

– А спектакль про любовь? – воскликнула одна из девушек, плоская, как гладильная доска.

– Про нее, разлучницу, – с придыханием, в той же тональности ответил вчерашней комбайнерше Иван Петрович.

– Девушки загудели, в московских театрах из них еще никто не играл; мало того, за небольшим исключением – никто и не был ни разу.

– Скажите, а гонорар за главную роль будет в валюте?

– Конечно, – процедил сквозь зубы главреж. – Но только в валюте стран ближнего зарубежья. Скорее всего – в манатах. Или – в лари.