Фестиваль

Рабочие коллектива всегда отличались спаянностью и монолитностью. Через некоторое время все тридцать восемь человек дружно закрыли глаза, молча вслушиваясь в противоречивые звуки, издаваемые музыкантами под руководством почти великого Клауса Гастарбайтера.

Первым на огромную группу странных людей обратил внимание поэт-песенник Ондрух.

– Смотри, – толкнул он в бок Контушовкина, – слепые на концерт пришли.

– Иди ты, – удивился писатель-сатирик. – А кто же их довел до места? Блин, их же там до хрена…

– А смотри, как чудно слушают – никто не шелохнется.

У Юрия Ивановича Воронина в этот момент воображаемые эротические воспоминания достигли пика. Вздрогнув, он слегка взвизгнул, облизнулся и открыл один глаз.

– Смотри, смотри… У лысого-то один глаз открылся. Разве так бывает?

– А чего ж не бывает? – встрял в разговор Евгений Лабухов. – Глаза-то у слепых могут открываться, просто они ничего ими не видят.

– Смотри, а подружка лысого и подавно – уже двумя на сцену смотрит. Может, они нормальные.

– Да нет, – усомнился поэт-песенник. – Девушка у них, наверное, старший группы, типа поводыря. Слепые же все по-разному не видят. Одни ничего не видят, другие – половину, а третьи не видят совсем чуть-чуть.

– Молодые люди, нельзя ли потише? – сказал сверху чей-то ответственный голос. – Мешаете слушать.

– Контушовкин хотел было ответить что-нибудь грубое, но, обернувшись, тут же передумал.

– Ты чего испугался? – шепотом спросил его Ондрух.

– Блин, там такое сидит… То ли трансвестит, то ли еще что-то… из той же серии.

Голос сзади вежливо объяснил:

– Я, ребятки, никакой не трансвестит, а обычный гей. Вы уже взрослые, пора бы разбираться в людях.

– Скажите, а вы случайно не участник танцевального коллектива «Гей-славяне»? – не выдержал Лабухов.

– Нет, юноша. Я из другой организации. Впрочем, если желаете, я готов вам рассказать много интересного после окончания мероприятия.

– Нет уж, спасибо.

Невдалеке от писателей в окружении эстрадных артистов важно восседала в новой прическе Ирина Львовна Ловнеровская. Она была в восторге! Внимательно рассматривая музыкантов в театральный бинокль, под бравурные звуки, издаваемые инструментами под их профессиональными пальцами, она так же, как и Воронин, вспоминала эпизоды из прожитой жизни, правда, гораздо более скромной направленности.

Сидящий слева от нее певец Саша Чингизов, не имея возможности курить в зале анашу, жевал какую-то липкую дрянь; сидящий справа адвокат Розенбаум листал попеременно то программку концерта, то чье-то гражданское дело, периодически делая и там, и там пометки заморским «Паркером».

– Ирина Львовна, а как называется инструмент, который держит музыкант, первый сидящий перед дирижером?

– Гобой, по-моему. Но точно я не уверена.

– Ах, гобой. Надо же… Никогда бы не подумал.

– Послушайте, господин адвокат, – Ловнеровская ухмыльнулась, – а вы вообще-то истинный поклонник музыки или так?

– Разумеется, истинный, – испугался Розенбаум. – Мне даже знакомо высказывание Фридриха Ницше: «Если бы богиня музыки заговорила словами, а не звуками, то все позатыкали бы уши».

– Ну, то, что ты у нас начитанный, никто не сомневался. Я сейчас вспомнила об одном своем бывшем поклоннике, дирижере, смешную историю. Сейчас не могу удержаться, чтобы не рассказать ее тебе вкратце для расширения твоего адвокатского кругозора. Вот как раз небольшая пауза. Смотри, Клауса обтирают зачем-то мокрым полотенцем. Ну да хрен с ним. Вернемся к дирижеру. Значит, поехали мы с ним как-то на юг. Плаваем в море, достаточно далеко от берега. И тут он мне говорит: «Дорогая, а ты хорошо ныряешь?» Я начинаю интересоваться, в чем дело, на что получаю совершенно бредовое объяснение. Он мне говорит: «Я тут одну вещичку потерял. Надо бы достать. Со дна». Я говорю: «Родной, ты откуда упал? Здесь глубина больше десяти метров. И какую вещичку вообще можно в море потерять, если ты в одних плавках?»

Розенбаум внимательно посмотрел на рассказчицу и автоматически переспросил:

– Действительно, какую?

– Оказалось, что он потерял вставную челюсть.

– И что?

– Ничего. Оставшиеся несколько дней так и проходил без челюсти, картавя, шепелявя и выговаривая только половину букв одновременно.

Слушай, а что это с Клаусом? На стул его усадили. По-моему, он переработал.

На площадке к центральному микрофону подошел седоватый скрипач и, попросив публику не беспокоиться, сообщил, что концерт продолжится через десять-пятнадцать минут.

– Ну и замечательно, – моментально среагировала Львовна. – Тогда я тебе быстренько расскажу еще одну коротенькую историю про своего знакомого музыканта-негра. А то ты же знаешь, я девушка эмоциональная, особенно под влиянием музыки воспоминания нахлынули.

– С удовольствием прослушаю, – вежливо сказал адвокат и, переложив все бумаги с колен в стоящий в ногах дипломат, приготовился.