Фьезоланские нимфы

Промолвив так и к Мензоле взывая,
Он сталью грудь насквозь себе пронзил,
И сердце та мучительно пронзая,
Его сразила, юноша почил.
И мёртвого взяла волна речная,
И дух от тела вольно воспарил,
А воды, что долиною катились,
Густою кровью ярко обагрились.

CCCLXII [59]

Та речка — так, как и теперь, — делилась
Пониже на два разные русла.
Тем, что поуже, там волна катилась,
Где хижина покойного была, —
Волна кровавая. И вот случилось,
Был Джирафоне тут, как потекла
Вода, что кровь. Сжал сердце ток бегущий
Предчувствием большой беды грядущей[60].

CCCLXIII

И вот пошёл туда, не молвив слова,
Где было стадо, как он думать мог.
Нет Африко, — напрягши силы снова,
Он по реке со всех пустился ног
Искать, откуда начался сурово
Зловеще обагрённый кровью ток,
И отчего, и кто тому причина, —
И подошёл, и вот увидел сына.

CCCLXIV

Взглянул — лежит он в речке бездыханный,
Грудь юную насквозь прошло копьё, —
Чуть не упав, старик в тоске нежданной
Вдруг понял горе горькое своё.
Взял за руку его и с несказанной
Печалью молвил: «Чьё тут дело? Чьё?
Сыночек мой! Кто эту рану злую
Нанёс тебе и отнял жизнь живую?»

CCCLXV

Труп вынес из воды отец несчастный
И положил, рыдая, на траву,
И проклинал он этот день ужасный:
«Сын ненаглядный, как переживу?
Как мать узнает: сгинул сокол ясный,
Его не видеть больше наяву?..
Что делать нам, убогим, в горькой доле?
Одни мы одинёшеньки — доколе…»

CCCLXVI

И вбитое копьё из сердца вынул,
И на железо он глядел с тоской.
«Сынок мой, кто со злобой ярой ринул
Его в тебя, с свирепостью такой,
Что красный день мой уж навеки минул? —
Он говорил, рыдая. — Где покой?
Уж, верно, тут Дианы злое жало.
Ей, ненасытной, нашей крови мало».

CCCLXVII

Но вот, оглядывая неустанно
Копьё со всех сторон, он в нём узнал
То, что при сыне было постоянно.
Тут, света уж невзвидев, зарыдал:
«О, что же тут за дикий случай странный?
Сынок мой глупый, бедный! — он сказал. —
К нему пришёл ты сам ли злой судьбою,
Расчёлся ль кто твоим копьём с тобою?»

CCCLXVIII

Потом, поплакав долго и уныло,
Он сына поднял на плечи себе
И с тем копьём, что было так постыло,
Отнёс его домой, к родной избе.
И матери поведал всё, как было,
Всё время плача, о лихой судьбе,
И, показав копьё, того не минул,
Как сам его из груди сына вынул.

CCCLXIX

А плакала ли мать тут безутешно,
Об этом никому не нужно слов,
И не пересказать бы мне, конечно,
И вопль, и плач, и поздний тщетный зов,
И как она, страдая в тьме кромешной,
Кляла Фортуну и самих богов,
Лицом — к лицу сыночка прижималась
И в муках, и рыданьях надрывалась.

CCCLXX