Fidem

«Китион» родом из кузниц Базеля, черты ходовой части и башни безошибочно это выдают. Базельские машины всем хороши – крепки, неприхотливы, выносливы. У них пятидюймовая лобовая броня – нечего и пытаться пробить ее из твоих жалких трехдюймовок. Даже борта защищены по высшему разряду, ты можешь высадить весь свой боезапас и не проковырять отверстия достаточно большого, чтобы вошел гвоздь. Башня тем более неуязвима. Пять-шесть дюймов брони, и отличной, самой лучшей из тех, что катают базельские мастера. Бессмысленно поливать ее огнем, тебе нужен…

«Серый Судья» едва не врезался в часовню на полном ходу. Заскрежетал камень, захрустели сминаемые левым плечом оконные рамы. В последний миг перед столкновением Гримберт успел бросить машину вправо, выиграв половину метра, и только благодаря этому столкновение было касательным, не опрокинувшим его навзничь.

Тебе нужна не башня, Паук! Тебе нужна…

Рычащий от злости «Китион» стремительно развернулся, впечатав в часовню, едва не погубившую «Судью», два комбинированных пятидюймовых снаряда. Серый камень лопнул, по мостовой прыснули осколки кирпича вперемешку с тлеющими остатками церковной утвари. По брусчатке покатились, подскакивая, точно невесомые, сплющенные бронзовые колокола.

Лишь в этот момент Гримберт понял, почему косолапая походка «Китиона» кажется ему знакомой, почему очертания его бронеплит выглядят где-то виденными. Это «Туртур». Типовая машина среднего класса, весьма удачная по своей конструкции и вооружению, заслужившая славу базельским кузнецам на много столетий вперед. Неудивительно, что он не сразу узнал ее – хозяин-лазарит внес в ее устройство порядочно изменений, некоторые узлы, кажется, перекроив заново, а другие изменив до неузнаваемости. Но если это «Туртур»…

Холодная мысль, скользнувшая среди прочих, показалась Гримберту упоительно прохладным горным ручьем. Если это «Туртур», у него должны быть те же проблемы, что портили жизнь его собратьям и о которых не любили болтать мастера. Ослабленный броневой пояс в верхней части торса. Там, где хваленая базельская сталь должна была иметь пять дюймов толщины, имелись участки, в которых едва набиралось три. Неизбежная расплата за попытки конструкторов вписать в заданный бронекорпусом объем не в меру развитый и массивный поворотный механизм башни. Если бы нащупать этот участок и пронзить его бронебойным снарядом… Едва ли это повергнет «Китиона», но вполне может заклинить башню, а то и, чем черт не шутит, вызвать детонацию его боеукладки…

Гримберт выстрелил. В звенящей тишине, установившейся после оглушительного грохота, прицельный маркер сам собой скользнул на надлежащее место в основании вражеского шлема и утвердился там, легко и просто, как шелковая митра на епископе. Первый выстрел ушел рикошетом, опалив истерзанную сполохами выстрелов ночь бледным огненным лепестком. Зато второй вошел под нужным углом.

Кинетической энергии трехдюймового снаряда не могло хватить для пробития лобовой брони даже со столь близкого расстояния. Гримберт на это и не надеялся. В груди рыцаря-лазарита осталась неглубокая темная вмятина сродни оспине, однако этого оказалось достаточно. Рыцарь-лазарит перестал хаотично вращать орудиями и поник, ссутулившись всем многотонным телом, из-под вентиляционных отверстий потянулся черный дым горящей смазки и изоляции, верный признак того, что гидравлика и электроника оказались выведены из строя. Без них многотонная махина представляла собой не большую опасность, чем чучело на пшеничном поле.

– Не давайте святыни!.. – взвыл он. – Кто возвышает себя!.. Сеявшие со слезами!..

Давясь смехом, лазарит пытался сдвинуться с места, но не мог. В этом смехе Гримберту чудился хруст вывернутой челюсти и хрип рвущихся в клочья легких. Этот смех буквально разрывал его на части.

«Керржес», подумал он. Вот кто сейчас мечется от бессилия, тщетно пытаясь заглушить свою неутолимую жажду болью, чужой или своей собственной. «Керржес» оказался в ловушке – и внутри доспеха, и внутри человеческого тела.

«Судья» успел сделать еще два неспешных шага, прежде чем бронированный шлем «Китиона» сдвинулся в сторону, сорванный со своих креплений аварийными пиропатронами. В углублении его бронекапсулы, где обычно располагался ложемент рыцаря, билось страшное окровавленное существо, чей скрежет уже ничем не напоминал смех. Стиснутое со всех сторон коконом амортизационных нитей, оно не могло выбраться со своего места и судорожно металось из стороны в сторону, не обращая внимания на треск собственной плоти.

Гримберт поморщился. Не в силах высвободиться, чтобы нести боль, «Керржес» пожирал сам себя. Человек в кабине бился в ужасных судорогах, выламывая руки и ноги из суставов, кресло уже было залито его кровью, на которую он не обращал внимания. Это выглядело страшной пыткой, которую человеческое тело учиняет само себе, без судьи и палача. Пыткой, которая длилась столь долго, что Гримберт испытал соблазн поднять одну из трехдюймовок и разнести вдребезги кабину «Китиона», превратившуюся в трон адских мучений для своего обитателя.