Фигуры света

Она вытаскивает щетки для волос, новую губку, мыло.

– Она никуда бы не делась. Наверное, я ее потеряла. Какая же я дура.

У Мэй выбилось несколько прядок из заплетенной на ночь косы, лицо бледное. Алли берет ее холодные руки в свои.

– Что, Мэй? Что потерялось?

– Я подумала, завтра надену, и положила в саквояж, чтобы не потерять в дороге. А теперь не могу найти. Я только утром получила от него этот подарок.

Она сжимает пальцы Алли.

– От него? От Обри? Мэй, что он тебе подарил?

Только не кольцо. Пожалуйста, только не кольцо. Мама ни за что этого не допустит, хотя кольцо, пожалуй, придаст этой поездке куда больше смысла, чем любой другой сувенир. Может, и хорошо, что это кольцо, а не какое-нибудь другое украшение – признак недозволенной связи.

– Шаль. Превосходнейший кашемир, Алли. Ты в жизни такого не видела.

Огонек лампы подрагивает, золотой свет гуляет по обоям с шиповником.

– И ты положила ее в саквояж, а затем снова вынула?

– Я ее туда положила. Вытряхнула что-то из бумаги, завернула шаль и положила ее под верхний слой одежды, чтобы она никуда не делась. А сейчас решила проверить, а ее нет.

Одежда, которую Алли штопала, гладила, складывала, валяется на полу у ног Мэй. Мэй могла бы, думает она, вынуть ее и сложить на кровати. Присев на корточки, она начинает собирать вещи с пола и видит под свисающим с кровати одеялом сияющую полоску светлой бахромы. Она поднимает прохладную, текучую ткань, такую тяжелую, что она соскальзывает с ее загрубевших пальцев.

– Держи, Мэй. Она лежала у тебя под ногами. Наверное, ты слишком разнервничалась, вот и не заметила ее.

Это дорогая вещь, тускло-розового цвета, шитая золотом, на ткани очертания листвы, словно бы шелк лежит под летней березой и по розовой шали бежит серая тень. Бахрома такая легкая, воздушная, что пальцы ее почти не чувствуют. Ей не хочется, чтобы Мэй заворачивалась в такое.

– Где только Обри ее отыскал? – спрашивает она.

Мэй пожимает плечами, протягивает руку за шалью.

– Я не спрашивала. В Самарканде. В Тимбукту. – Она зарывается в шаль лицом, вдыхает исходящий от нее сандаловый аромат. – Спасибо, Алли.

Мэй стоит с подарком Обри в руках, пока Алли снова складывает ее вещи, проверяет, все ли на месте, не потерялось ли ничего, а потом, бросив взгляд на сестру, поправляет ее постель, откидывает одеяло.

– Давай-ка, Мэй. Залезай в кровать, а то замерзнешь. Я уложу твою шаль. Если ты, конечно, готова с ней расстаться на ночь.

Мэй отдает ей шаль.

– Спасибо, Алли. Прости меня.

Алли раскладывает бумагу у себя на кровати, расправляет шаль, складывает, свертывает, скручивает, кладет между нижней юбкой Мэй и ее сорочкой. Мэй, наверное, все равно вытащит ее в поезде, так и будет держать при себе, как скряга – свое золото. Не копите себе богатств на земле… Ведь где твое богатство, там будет и твое сердце[29]. Мэй повернулась к ней спиной, натянула на себя одеяло. Алли задувает лампу, залезает в кровать, сует ноги меж холодных простыней. Глаз – это светильник всего тела. Если твой глаз ясен, то и все твое тело будет полно света. Она вспоминает тело Мэй, полное света, ее волосы, разметавшиеся по зеленой листве в летнем лесу и этим утром, за закрытыми дверями, когда Обри, наверное, и подарил ей шаль. Но если глаз у тебя дурной, то все твое тело будет полно тьмы. Цитата так и висит на стене.

* * *

Странно, когда рано утром вокруг так много людей и только мама еще не одета. Мэй упросила Алли затянуть ей корсет покрепче, хоть Алли и напомнила, что никто не станет ее шнуровать ни в эдинбургском отеле, ни на Колсее, не думает же Мэй, что домоправительница до такого опустится. Мэй ответила, ну и пусть, что это всего на день, так ей легче будет выносить долгую поездку на поезде. Она стоит в коридоре, бледная, опрятная, рядом на полу – саквояж и сундук, из-под юбки выглядывают начищенные Алли ботинки. У мамы, которая всегда так строго одета, которая если и выходит по ночам из спальни, то в халате, отличающемся от ее обычных платьев лишь тем, что пуговицы у него впереди, ползет с плеч накинутая поверх ночной сорочки шаль, из косы выбиваются пряди волос. Мама берет Мэй за руку, касается ее щеки.

– Как туго ты зашнуровалась, упадешь в поезде в обморок. Ты испортишь себе здоровье, Мэй, жди теперь непристойных авансов, раз выставляешь себя напоказ. Алли, да как тебе в голову пришло так затянуть ей корсет, тем более сегодня? Переодеться ты уже не успеешь. Тебе сделается дурно, Мэй, и ты ведь знаешь, что случается с женщинами, которые путешествуют в одиночку, особенно если они привлекают к себе внимание вызывающими нарядами.

Мэй берет маму за руки:

– Тише, тише, мама. Смотри, я даже могу сделать глубокий вдох. И папа купил мне билет в первый класс, в дамский вагон, так что можно не бояться ничьих авансов.

– В первый класс?