Филипп Август

Мимоходом, как бы случайно, в несвязных фразах, Галлон выказывал такое точное знание всех планов союзных войск, так что Жоделль на минуту усомнился, уж не колдун ли он на самом деле. Но Галлон-дурачок всю ночь рыскал между немецкими палатками, всюду пробирался с помощью своего фиглярства и таким образом понабрал кучу сведений, которые в его голове, более хитрой, чем полоумной, получили очень верную связь.

Дорога, по которой они ехали, шла по довольно крутому склону и вдруг вывела их на перекресток, господствовавший над всеми окрестностями. Высокий вяз стоял на самой середине. Галлон подъехал к нему и, прикинув взглядом вышину, сказал:

– Взгляни-ка на это дерево, храбрый капитан: кажется, оно такое же высокое, как тот вяз, на котором хотели тебя повесить в день, когда я спас твою шею от пенькового галстучка? Знаешь ли, ведь вороны Пон-де-л’Арша, должно быть, чертовски на меня злятся?

– Не тебе, дурак, спасать меня, – возразил Жоделль угрюмо. – Это король Иоанн спас меня. Как ни дорога мне жизнь, а все же я не желал бы и за нее быть обязанным такому шуту гороховому! Король помиловал меня для того, чтобы поручить мне тайну кровавой мести, и я скоро совершу ее. Но тогда же, – продолжал он отрывистым, шипящим тоном, – тогда я сведу счеты и с этим коварным королем, и не забуду заплатить все, что ему причитается.

– Ах, Жоделль, если ты не попадешь в ад на том свете, так это совсем не потому, что на этом свете ты страдал от недостатка благодарности. Ха-ха-ха! Будешь так продолжать, любезный друг, так наверняка погубишь свою душу и попадешь в ад, как язычник! Этот бесподобный король Иоанн помиловал тебя с тем условием, чтобы ты сгубил Куси. Видишь ли, рыцарь чересчур много наболтал про смерть принца Артура. Мне все это известно не хуже, чем тебе. Но тем не менее, если бы мой язык не был проворнее лошади его гонца, быть бы тебе повешенным и высоко и коротко, мой прекрасный друг! И как уж ты не кривляйся, уксусная рожа, а жизнью ты мне обязан. Я уверен, что молоко скиснется, как только подставить его к твоему остренькому носику! Ха-ха-ха! Но слушай же: там, на равнине, как будто слышен топот копыт? Наверное, это императорская армия – мне надо полюбоваться на них с верхушки этого дерева.

Вместе с этими словами Галлон спрыгнул с лошади и, бросившись к дереву, как дикая кошка вскарабкался на самую его верхушку. Все его действия были до того проворны, что Жоделль, при всем желании, не успел поразить его сзади. Видя шута в безопасности на высоком дереве, брабант начал расспрашивать его о том, что он видит.

– Что я вижу? – переспросил Галлон. – Клянусь честью, смотрю в одну сторону – и вижу немецких ослов, лотарингских лисиц, английских собак, фландрских ишаков, которые спускаются вдоль реки; а поверну глаза в другую – вижу целое стадо французских обезьян, а вот как погляжу-то вниз, стоит волк прованский – голодный! Алчный, и высматривает, кого бы поглотить. Ха-ха-ха!

После этого комплимента, брошенного в честь Жоделля, он быстро спустился с дерева. В эту минуту послышался топот лошадей, взбирающихся на высокий перекресток, и Жоделль повернулся в ту сторону, как бы прислушиваясь к шуму, сам же украдкой поднес руку к мечу.

Галлон заметил это движение и, ухватившись за нижние ветки, с которых хотел было спуститься наземь, вдруг стал опять подниматься наверх. Но нога у него поскользнулась, и Жоделль, подстерегавший его движения, выхватил клинок и нанес ему жестокий удар.

Галлон уже поднялся на верхнюю ветку и удар пришелся ему в ногу. Но боль была так сильна, что руки шута разжались и он упал наземь. Тогда разбойник, приподнявшись в стременах и взмахнув мечом, воскликнул с адской радостью:

– Человек ты или дьявол, только тебе уже не встать!

И проткнул шута насквозь острием клинка.

Смертельно раненный, Галлон не сказал ни слова, не испустил ни малейшего стона, но, уцепившись могучими руками за передние ноги лошади разбойника, впился в них как клещами. Жоделль слышал приближение всадников, роковое для Галлона, и узнав по знамени, что они принадлежат французской армии, пришпоривал свою лошадь и предпринимал все усилия, чтобы бежать.

Три раза лошадь, подстрекаемая причиненной шпорами нестерпимой болью бросалась вперед, и всякий раз уступала отчаянному объятию шута и останавливалась как вкопанная.

Между тем всадники приближались, и видны были их шлемы.

– Это Куси! Ха-ха-ха! Куси! Куси! – кричал Галлон.

Но ослабев от сильной потери крови, он почувствовал, как облако помрачило его глаза, руки его разжались и выпустили добычу. Жоделль не остановился, не оглянулся, чтобы удостовериться в справедливости слов Галлона, и поскакал вперед. Но Куси уже въехал на перекресток.

Одним взглядом он заметил своего фигляра, окровавленного и неподвижно лежащего на земле, и Жоделля, который мчался от него во весь опор. Этого было довольно, Куси понял, в чем дело. Не опустив забрала, не вооружась даже мечом, он вырвал копье из рук оруженосца и ринулся в погоню за брабантом.